Сэвилл

— Большинству девочек совершенно все равно, что они будут делать, — сказала она. — То есть после окончания. Будут они продолжать учиться или нет. Правда, выбор велик: можно стать учительницей, можно медицинской сестрой. — Она провела ладонью по траве и отодвинулась в тень куста. — На самом деле они думают только о том, как бы выйти замуж.

— Вероятно, в этом есть свой смысл, — сказал он.

— Да? — Серые глаза потемнели. — А я так не считаю.

— Почему?

— Кроме замужества, в жизни женщины должно быть еще много другого.

— Согласен, — сказал он. — Но чего именно?

— Да всего! Ей прежде следует найти себя, а уж потом думать о браке.

— Но что может делать женщина? — Он лежал на животе, приподняв голову.

— Например, стать врачом.

— А ты хочешь этого?

— Может быть. А может быть, я займусь языками. Я еще не решила.

— Но ведь на этой неделе тебе придется решить, — сказал он и засмеялся.

— Значит, ты относишься ко мне несерьезно?

— Нет, — сказал он. — Очень серьезно.

— И все-таки смотришь на меня сверху вниз.

— По-моему, нет.

Она промолчала.

— Но что способна делать женщина? — сказал он. — Есть столько сфер деятельности, в которые женщины не внесли сколько-нибудь существенного вклада, что это нельзя объяснить только отсутствием благоприятных условий. Вспомни, сколько женщин обладало досугом, чтобы заниматься живописью, играть на музыкальных инструментах, писать, мыслить, творить, посвятить себя чему угодно. Но ни одна из них не создала ничего выдающегося.

— Потому что от них ничего выдающегося и не ждали — даже они сами. Ты рассуждаешь прямо как Мэрион и Одри. Они считают, что женщина должна быть женственной. Мужчины, мужчины, еще и еще мужчины, что в конечном счете сводится к Хопкинсу и Стэффорду. Как все это жалко!

— Вот почему ты сейчас здесь со мной? — сказал он.

— Вовсе нет, — сказала она. — Если я хочу для себя одного, это еще не значит, что я исключаю другое.

Он снова засмеялся. С соседнего дерева слетела птичка, опасливо запрыгала по траве и принялась клевать крошки.

— По-моему, ты очень самодоволен, — сказала она. — А мне казалось, что ты совсем не такой.

— Да нет же, — сказал он серьезно. — Я просто стараюсь понять.

— Ну, например, ты хотел бы поменяться местом с женщиной?

— Нет, — сказал он. — Но это неправомерный вопрос: я же знаю, что так быть не может.

— А я знаю много женщин, которые хотели бы поменяться местом с мужчиной. И это — как головой об стену биться. Они вовсе не отрицают в себе женщину, но беда в том, что на них смотрят только как на женщин.

— Но как же еще на них смотреть? — сказал он.

— Как на людей! — почти крикнула она, и птичка с испуганным писком взлетела на дерево. — А у тебя законченный умственный склад мещанина.

— Не знаю, — сказал он. — Не думаю.

— Наверное, ты привык, что твоя мать всегда дома и обслуживает тебя. И твоего отца.

— Ну, по-моему, «обслуживает» — не то слово. Хотя она нигде не работает. Кроме дома, — докончил он с ударением.

Она откинулась на траву, подперев щеку ладонью.

— Возможно, я чуточку нетерпима, — сказала она.

— Неужели только внешними условиями можно объяснить, что среди великих композиторов, поэтов, создателей религий, художников и философов нет ни одной женщины?

— А чем же еще? — сказала она. — Человеческую личность можно изменить коренным образом, если изменить условия, в которых она существует, и всю систему мышления. И начать надо с сознательного акта, с акта воли. Я рада, что я женщина. Ведь женщины еще только приступают к открытию своего духовного мира.

Он поглядел в сторону. На гребне возникла фигура мужчины с ружьем. Мужчина постоял, глядя на равнину, откуда доносилось далекое пыхтение паровой машины, потом неторопливо дернул козырек кепки и скрылся за деревьями.

— Тем не менее ведь можно сказать, что люди вроде Ван Гога или Джона Клэра, например, были куда больше стеснены условиями своей жизни, чем тысячи и тысячи эмансипированных женщин, которые располагали не только финансовой поддержкой богатых мужей, но и временем, и всем, что еще нужно человеку, чтобы стать мыслителем, художником, поэтом.

— Боюсь, ты слишком закоснел в своих взглядах и просто не понимаешь, что я имела в виду. Мешают женщине, органически препятствуют ей достичь чего-либо в этих областях определенные элементы ее подсознания.

— Да, — сказал он и с почти безнадежным вздохом перекатился на бок.

— Ты куда? — спросила она.

— Давай поднимемся наверх, — сказал он, — посмотрим на долину. — Он добавил через плечо: — Там был какой-то человек. С ружьем.

И почти сразу из-за гребня донесся звук выстрела.

Наверху он остановился и помог ей взобраться по крутому обрыву. За гребнем протянулся узкий луг, а дальше начинался лес, уходивший вниз, к озеру. Но отсюда были видны только вершины деревьев и треугольный провал долины. У горизонта синим мазком на светлой голубизне неба вырисовывался силуэт города.

— Совсем итальянский пейзаж, — сказал он, подразумевая удивительную прозрачность воздуха: цепь лесистых холмов убегала в бесконечную даль, становясь все более голубой. — Ведь до города по меньшей мере пять миль.