Сэвилл [отрывок]

Они шли лесом, продвигаясь на юг. По крошечной долине бежал ручей, образуя в конце озеро. С одной стороны озеро замыкали кусты рододендрона, с другой — свисали ивы, за которыми взбегали на взгорок гигантские буки. Вверх по долине ручей пробивался по маленьким лесным полянам.

Направлялись они к открытому месту, лежавшему по ту сторону долины. Под ними простиралась широкая равнина, слева вздымался отвесный кряж, от которого начинался лес. Вершина его была закрыта деревьями, а склоны — кустарником. Они сели и открыли свои походные сумки.

Какое-то время ели молча.

Потом, почти лениво, она заговорила о школе. На будущей неделе ей снова начинать.

— Большинству девочек все равно, что они будут делать, — сказала она. — Я хочу сказать, когда они кончат. Пойдут они куда-нибудь еще или нет. Не одно, так другое: или учителями или в медсестры. А кроме этого, вроде и нет ничего. — Она провела рукой по траве и откинулась назад в тени куста. — Все, что их действительно беспокоит, это выйти замуж.

— Полагаю, в этом есть свои преимущества, — сказал он.

— Вот как? — Ее серые глаза потемнели. — Не думаю.

— Почему?

— Жизнь женщины не должна ограничиваться замужеством.

— Знаю, — отвечал он. — Но что же еще?

— Да что угодно. Она должна быть женщиной сама по себе, еще до того, как станет об этом думать.

— Но что может женщина? — сказал он, растянувшись на животе и глядя на нее снизу вверх.

— Отчего бы ей не стать доктором?

— Ты хочешь стать доктором?

— Могла бы. Могла бы заняться языками. Я еще не решила.

— Но, разумеется, тебе придется решить до конца недели, — сказал он, и рассмеялся.

— Ты не принимаешь меня всерьез? — спросила она.

— Да, — сказал он. — Конечно всерьез.

— Но на самом деле снисходительно, не так ли?

— Не думаю.

Она подождала.

— Но что может делать женщина? — сказал он. — Столько областей жизни не дало ни одной великой женщины, что это не объяснишь просто отсутствием возможностей. Подумай, сколько женщин вело праздную жизнь — у них было время заниматься живописью и музыкой, писать, думать, размышлять о любых предметах. Но из этого не вышло ничего выдающегося.

— Потому что от этого никогда и не ждали ничего выдающегося, — сказала она. — Ты говоришь совсем как Марион и Одри. Все, о чем они думают, это роль женщины. Мужчины, мужчины и опять мужчины.

— Так ты поэтому пошла со мной? — спросил он.

— Нет, — ответила она. — Если я настаиваю на одном, это не значит, что я должна отказываться от другого.

Он снова засмеялся. С соседнего дерева слетела вниз птица и после некоторых колебаний опустилась на траву и принялась клевать крошки.

— По-моему, ты просто самодовольный человек, — сказала она. — А мне показалось, что, быть может, ты не такой.

— Да нет, — сказал он серьезно. — Я хочу понять.

— Ну что ж, ты хотел бы быть женщиной? — спросила она.

— Нет, — сказал он. — Но это не честный вопрос. Я знаю, что никогда не буду женщиной.

— А вот многие женщины, которых я знаю, хотели бы быть мужчинами. И это от простой неудовлетворенности. Не потому, что они хотят зачеркнуть себя как женщин, а потому, что с ними всегда обращаются, как с женщинами.

— А как же с ними еще обращаться? — спросил он.

— Как с людьми. — Она выкрикнула эти слова, и птица, испугавшись, с тревожным криком упорхнула на соседнее дерево. — Ты рассуждаешь, совсем как эти в кепках. [*Имеются в виду взгляды, традиционно приписываемые рабочим на севере Англии.]

— Не знаю, — сказал он. — Не думаю.

— По-моему, ты привык, что твоя мать всегда дома и обслуживает тебя. И твоего отца.

— Ну, я не уверен, что она обслуживает. Но у нее нет другой работы, кроме домашней, — сказал он.

Она легла на траву, положив руку под голову.

— Может, я слишком погорячилась, — сказала она.

— Неужели все дело в условиях, что среди женщин не было ни великих поэтов, ни композиторов, ни религиозных вождей, ни художников, ни философов? — спросил он.

— А как могло быть иначе? — сказала она. — В человеке можно изменить все, если изменить условия, изменить отношения, согласно которым они живут. Сначала это — сознательный волевой акт. Я рада, что я женщина. Перед женщиной раскрыто все ее сознание.

Он отвел глаза в сторону. На вершине кряжа показалась фигура мужчины с ружьем: он с минуту постоял там, глядя через равнину в ту сторону, откуда издали еле слышно доносилось пыхтенье паровоза. Потом он медленно потянул за козырек шапки и отвернулся.

— И все же можно сказать, что, например, какому-нибудь Ван Гогу или Джону Клеру [*Джон Клер (1793–1864) — английский поэт] пришлось преодолеть более серьезные преграды, чтоб стать тем, кто они есть или кем стали, нежели, скажем, множеству женщин, которых не просто содержали их мужья, но которые располагали также и временем и возможностями, чтобы стать мыслителями, художниками, поэтами?

— Боюсь, что ты чересчур закоснел в своих взглядах, чтобы понять, о чем я говорю, — сказала она. — Это подсознательное не дает или мешает женщине сделать все это, органически ограничивает ее.

— Да, — сказал он и со вздохом, в котором слышалась досада, откатился прочь.

— Ты куда? — спросила она.