Севильский любовник (СИ)

Вот она сама тянет руку к бумагам. Вот Эстер протягивает ей со снисходительной ухмылкой красивую блестящую ручку, явно коллекционную. Вот она прикрывает свои черные глаза и вздыхает с облегчением, явно наслаждаясь моментом своего долгожданного триумфа. Странно, подумалось в это миг, почему от нее сразу не потребовали подписать отказ? Может, нужно было дождаться, пока люди Эстер справятся с тем, чтобы получить эти документы от ее матери, которая находилась в Москве?..

Вот молниеносным движением старуха Санчес выхватывает из складок своей широкой юбки сверкающий узкий кинжал. Вот подхватывается телохранитель, чтобы заломить ей руку, но не успевает — сеньора не растеряла былую хватку, и нож ее упирается в смуглое горло испанца, а сам он растеряно скашивает взгляд на смелую женщину, которая явно наслаждается моментом.

Вот оборачивается на шум Эстерсита, изумленно глядя на происходящее, а Марианна, откинув разлетевшиеся белым веером бумаги, бросается вперед, повиснув на кузине. Она тянет Эстер за волосы, слыша ее истошный визг и задыхаясь от тяжелого аромата духов. Краем глаза видит стремительную тень — Энрике с пистолетом в руке, который явно снят с предохранителя, выскакивает из своего укрытия и тут же оказывается перед бывшей невестой, направляя на нее узкое дуло своего оружия.

И Марианна отпрыгивает в сторону, чтобы не мешать, потому что Энрике кивком показывает ей, чтобы она отошла. А он ведь просил его слушаться, она помнит. И если она выполнит его просьбу, то он поможет ей выбраться из этой передряги.

И она решила, что будет ему доверять. Даже если простить не сможет.

Эстер кричит и оскорбляет Альмавиву последними словами, и «сын старой шлюхи» — самое ласковое, что слышит Марианна, сеньора Санчес ржет, как старая кляча, телохранитель молча смотрит на нее странным непроницаемым взглядом, явно все еще не веря, что попался такой с виду хилой бабе, а где-то на втором этаже вдруг раздается хриплый голос Альберто-дурачка, затянувшего старинный испанский романс про конницу и жандармерию. Ему нечем аккомпанировать себе, гитару-то он разбил, и эта песня кажется самым правильным и радостным, что только может сейчас звучать под крышей этого сумасшедшего дома.

Марианна чувствует приступ тошноты и едва справляется с ним, глядя на весь этот цирк. Вот уж, съездила, отдохнула! На всю жизнь наотдыхалась…

ЭПИЛОГ

Анечка смотрела на Марианну широко открытыми глазами и что-то вещала про новую жизнь. Но Воронцова, делая вид, что слушает, пыталась сообразить — не забыла ли она чего-то? Казалось, больше ничего не волнует. Хотя странно — у нее сейчас на счету появилась довольно внушительная сумма — впрочем, обязанностей тоже прибавится, а она думает о том, нужна ли ей вот эта рамочка, в которой на рабочем столе последние два года стояло фото родителей.

Марианна усмехнулась, глядя на свою роскошную красивую мать — вот и сбылась ее мечта увидеть дочку успешной и знаменитой. Но желать нужно осторожно — путь к успеху и большим деньгам лежал через большие проблемы. Чудо, что удалось выбраться из той проклятой испанской деревушки целой и невредимой. Вспомнив про кузину, которую скоро будут судить за похищение, Марианна нахмурилась, и все ее веселье как ветром сдуло. Ей почему-то было жаль Эстерситу, несмотря на все, что она сделала.

А еще мысли тут же метнулись к Альмавиве. Тайна загадочного портрета была раскрыта. Тайна его внезапной влюбленности и столь быстрых ухаживаний — тоже. Было горько и грустно, но поделать с этими чувствами Марианна ничего не могла. Как и со своей любовью. Да, она не смогла вырвать из сердца Энрике, как ни пыталась, но ему об этом знать необязательно. Простить его не получилось — все время в памяти всплывали злые слова кузины о том, что Альмавива просто обыкновенный жиголо, бросивший Эстер ради новой наследницы.

— Кстати, раз уж ты у нас теперь принцесса, как обстоят дела с принцем? — подмигнула Анечка, отбирая у подруги рамку. — Почему молчишь и ничего не говоришь о своем маленьком приключении? Тут Стефочка всем уши прожужжала, что ты у нее увела винодела. И это ведь он тебя спас? Мама твоя рассказывала, что спас. Как это было? Почему ты молчишь и совершенно ничего не рассказываешь о своем мачо?

— Мачо — это оскорбление, — холодновато ответила Марианна, но увидев обиженный взгляд подруги, смягчилась: — Я молчу, потому что не о чем рассказывать да и… неприятно мне, понимаешь?

— Стокгольмский синдром? — протянула Анечка.