Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр

Джим обладал непредубежденным умом и не набрасывался на тебя, как какой-то меломан. Он был взволнован всем этим безумием, и в самом деле, как потом выяснилось, он и сам оказался немного не в себе. Да какое немного – очень даже много! Ему негде было остановиться, поэтому я отвел ему комнату в подвале на Гюнтер-Гроув и дал денег на мебель, а он потратил их на лосиную голову. Когда я наконец вошел в его комнату, там не было ничего, кроме газеты на полу и головы лося на стене. Его не интересовали никакие удобства. Не знаю, как он там спал и что вообще делал.

Дом PiL – вот во что натурально превратился Гюнтер-Гроув, поскольку сюда переехал Кит и все такое, – был организован вокруг того, что показывают по телевизору и что проигрывается на магнитофоне. Джим сообщил, что ему вовсе не надо быть с нами наверху – его комната располагалась в нижней части дома, – потому что он вполне может слышать басы, грохочущие через половицы. И он останется там, внизу, в темноте. Очень странно. Как я уже говорил, меня в жизни странности привлекают. Его самостоятельный приезд в Лондон из Канады напомнил мой выход из больницы и возвращение в школу. Я оценил его страсть к приключениям.

У нас не было никакого реального представления о том, как мы хотим звучать, кроме как «Мы собираемся сделать здесь что-нибудь другое», потому что никто из нас не желал подражать своему музыкальному прошлому, да и это было бы очень неудобно. На самом деле новый звук сформировался с первых репетиций.

Очень скоро мы записали песню «Public Image»[209], которая стала моментом освобождения – мы вырвались из ловушки «Пистолз» одним рывком. Песня была задумана и записана у Лондонского моста, на репетиционной базе к югу от реки. Уоббл выводил переливы басовой линии, Уокер был просто исключителен, быстро поймав кайф и вписавшись в общую работу, и Кит оказался что надо и реально наслаждался тем, что мы делали. Мы формулировали иной подход, и это у нас получалось совершенно естественно, все отлично сходилось, и слова рождались сами собой.

Я так гордился вкладом каждого участника, и они создали для меня крутое пространство, чтобы я мог изменить манеру пения, попробовать что-то другое и двигаться дальше с пониманием того, что мы все пытались здесь собрать воедино. Я хотел объявить о нашем месте в этом мире, буквально: «Не судите меня по рекламной шумихе и той чепухе, с которой мне пришлось мириться в “Пистолз”». Я собирался сделать широкий шаг в сторону от всего этого и знал, что последствия не заставят себя ждать. Я понимал, что весь так называемый панк-мир взорвется негодованием, потому что я отказался следовать стереотипам. Но это их вина, а не моя. С моей точки зрения панк не приемлет подобных авторитарных подходов.

Эти строчки были важны: Я не тот, каким был, когда начинал, И со мной не будут обращаться как с собственностью[210]. Они говорят: «Кто вы такие, чтобы учить меня, что есть, а чего нет? Вы можете либо обратить внимание, либо продолжать сидеть в той дырке в земле, в которую вы все себя закопали. Ну, попробуйте пошевелить почву у себя над головами. До свидания».

Это была замечательная, великолепная песня, и да, на всякий случай, если кто-то из участников группы не в курсе, «Public Image» принадлежит мне.

Всего лишь шутка! Я сейчас не обращался непосредственно к группе. Речь о том, что Джонни Роттен – это я, не пытайтесь отнять его у меня и не переписывайте его историю.

С моей стороны было очень дерзко начать именно с песни «Public Image», названия группы. Я позаимствовал его из прекрасной книги Мюриэл Спарк[211] «На публику» – она еще написала «Мисс Джин Броди в расцвете лет». Очень маленькая книга, но с отличным сюжетом о том, как известность превращает обычную актрису в чудовищную диву, которая губит всех, кто ее окружает. Я не хотел, чтобы это происходило со мной или моим имиджем.

Я хотел держать Джонни Роттена и все, что с ним связано, подальше от того, что творилось в Public Image Ltd (ака PiL). Я полностью и с превеликим удобством перешел в образ Джона Лайдона, которому не нужен скандал, чтобы сбыть пластинку. Дело было не только в том, что мы получали свои права с точки зрения продаж, а, скорее, в качестве и содержании.

Упоминание в названии «ограниченности»[212] было придумано с целью «ограничения» нашего публичного имиджа, чтобы всякие скандальные газетенки к нам не совались. Сохранить нашу частную жизнь в тайне – спасибо, до свиданья. Держаться на определенном расстоянии от скандальной шумихи в прессе – шумиха была тем, чем дорожил Малкольм, а я считал пагубным. Публичность вредна для вашего здоровья, это и правда так.