SEX в большой политике. Самоучитель self-made woman

Бред? Бред. Заводит? Заводит. А главное, получается это у него само собой, без натуги. Патетика как состояние души. Мы, демократы, так не умеем, наши творческие кумиры либеральной ориентации так не хотят. Они патетики чураются. Низкий жанр, площадной. А площади – не их стихия. Они у нас все больше по башням, по бунгалам, по избушкам на курьих ножках, чтоб «раскурил чубук и запахнул халат, а рядом в шахматы играют». Вы можете представить себе Бориса Гребенщикова впереди факельного шествия или митингующим на броневике? А Проханова? А Доренко? Да запросто. У левых их творческие единицы – боевые слоны.

Помню, во время какого-то политического турне по Волге устроились мы с Прохановым в шезлонгах на палубе. Естественно, тут же из всех щелей повылезали журналисты и защелкали фотоаппаратами.

– А слабо, – спросила я Проханова, – поместить такой снимок в «Завтра»?

– Слабо, – согласился Проханов, – читателей распугаем. Нельзя. Страну надо спасать. Народ, нацию и Россию. А в «Плейбое» напечатать не слабо. Может, договоримся?

Вот так, без пауз, через запятую: Россия, нация, «Плейбой». И это не на трибуне. Это в частном разговоре. Есть над чем задуматься.

Гвозди бы делать из этих людей: мастер-класс от всей олимпийской сборной

Первое.

Они умеют держать физический удар. Чтобы ни случилось, никаких обнародованных страданий, никакой маски великомученика. Валентина Матвиенко попала в автомобильную аварию и из больницы, чуть ли не в гипсе, катапультировалась в командировку. Шанцев обгорел, после такого ожога и пересадки кожи люди еще долго ездят на коляске, а он вышел на своих двоих на работу, еще и выступал. Если не спросишь, никто и не скажет. Обыкновенный человек разохается на пустом месте:

– Ах, у меня катастрофа!

– Что?! Что?!

– Ой, с мамой – ужас, с женой – ужас, с детьми – ужас.

Потом оказывается, что мама потеряла ключи, жена сломала каблук, у детей насморк и так далее. Люди любят изображать ужас. Эти ничего не изображают. От них никогда не узнаете о проблемах со здоровьем или с семьей. Они ведут заседания, они ездят в командировки, и никто не подозревает, что там такое творится! Плохо с сердцем, отваливаются почки, инсультное состояние. Ни один мускул не дрогнет. Не принято. Зверская выносливость. Это обратная сторона хищного мира: нельзя показывать слабость, покажешь слабость – сожрут.

Второе.

Личная храбрость – тоже запретная тема. В 1995 году Ельцин весь аппарат загнал в Чечню. Басаев и Масхадов были тогда членами правительства. Первая встреча, первый разговор о малом бизнесе. Я что-то вещаю, и вдруг Басаев меня обрывает:

– Мы с тобой вообще разговаривать не будем. Мы будем разговаривать только с русскими.

Я, какой-никакой, министр, член официальной делегации. Ну чего объяснять… В общем, не сдержалась. Поговорили на повышенных тонах. После заседания мы с Натальей Дементьевой, тогда министром культуры, отправились искать туалет. И заблудились в Доме приемов в Грозном. Кругом разруха. Ау-ау! – никого нет. Две бабы одни остались, а я еще с Басаевым поругалась. Сейчас преградят дорогу боевики в повязках, передернут затвор автомата, и малый бизнес в России, а также в братской Ичкерии будет налаживать кто-то другой. «Ничего, продержимся!» – кинула мне Наталья и помчалась по коридорам на своих длинных ногах. Я неожиданно почувствовала себя спокойно. Не дрогнула, даже когда боевики в повязках и с автоматами все-таки появились. Затворов они не передергивали, а сказали: «Вы заблудились. Мы выведем». И вывели. В Москве на прощание Наталья Дементьева мне шепнула:

– Ир, ты не бойся, если снова пошлют, полечу с тобой, и как-нибудь выживем.

И после ни одного разговора на эту тему. Есть в этих людях внутренняя храбрость. Обычный человек или парламентарий прилетит и всем растрезвонит: «…А я был в Грозном, а меня чуть не убили». Чиновник слетал, и ладно. Ты можешь хвастаться, как провел закон, можешь хвастаться, как подписал бумагу, как прорвался к президенту. Пожалуйста, сколько угодно. Бравировать тем, что был в горячей точке или вырезали почку, а ты на боевом посту – нет, никогда.

Третье.