Sex в большой политике

Мы не умеем разговаривать птичьим дипломатическим языком. Это сложно, но другого языка в мировом сообществе не понимают. Россия и даже Москва при всей ее развитости – не публичны. В Москве нет ничего из того, что есть в любом европейском городе. В ней нет антикварных улиц. В ней нет галерейных улиц. В ней нет улиц красных фонарей. В ней нет улиц, сплошь состоящих из уютных домашних кофеен. Чтобы человек, в зависимости от настроения, пошел туда, где ему с его настроением будет хорошо. Мы – горожане, которые не привыкли жить открыто. Мы закрываемся в своих каморках, в своих квартирах. Никогда у нас не увидите на летней террасе, даже если это патриархальный квартал, где живут пожилые люди, пожилую даму, которая с такой же пожилой дамой воркует за чашечкой кофе, а рядом стоит сумочка с продуктами. Не увидите седого писателя в углу за барной стойкой, пишущего свой роман, или художника, который что-то рисует на салфетке. Никогда у нас не увидите в кафе одинокого человека, читающего книгу. Ни женщину, ни мужчину. Всегда пары или компания. Для европейца его город – это любимый город, с любимой улицей, с любимым столиком, ему здесь привычно и комфортно. Российский человек будет читать книгу только дома, закрывшись от всего мира. Если я, например, сяду в уголке с книжкой, – узнают, решат, что рехнулась, не узнают, решат, что кого-то клею. А если это будет пожилая женщина – решат, что у нее несчастье в семье. У нас самые высокие заборы в мире. Такие же заборы только в Южной Африке. Мы – закрытая нация.

Я, наверное, совсем русская, я тоже люблю закрытое пространство. Я обожаю, когда за окном льет дождь, а я на диване смотрю телевизор. Дождь оправдывает одиночество и праздность, в дождь не надо идти на улицу и дышать свежим воздухом, потому что полезно. И дождь словно заслоняет, прячет меня от всех и от всего. В детстве я дружила с девочкой, у которой была своя комната, и я ей остро завидовала. Самой недосягаемой мечтой моего детства была своя комната, своя маленькая крепость. Наверное, нас всех испортил квартирный вопрос. Шесть кладбищенских метров, положенных человеку в Советском Союзе, невозможность уединиться нигде, кроме сортира, привели к идиосинкразии на толпу в национальном масштабе. Отсюда и отсутствие умения общаться ни о чем. Если группу туристов везут в одной машине и перемешались французы, русские, американцы, то русские собьются в кучу, а остальные начнут болтать на всех языках между собой. Мир глобализируется. А у нас клаустрофилия. Многоголосие отношений нас пугает, мы везде пытаемся создать свой микромир.

Каменные гости

Я приехала в конгресс США для обсуждения совместных программ развития малого бизнеса. Это был первый путинский год. Тогда всю внешнюю политику превратили в дружеское похлопывание по плечу и бесконечные дифирамбы на пустом месте. Моим американским коллегой был председатель комитета по экономическим отношениям. Русская делегация, как обычно, молчала, кроме одного, который спорил, но не с американцами, а со мной. То и дело вскакивал и кричал, что с госпожой Хакамадой не согласен. Выглядело это комично. Тема-то общая – как вынуть бабки из американского конгресса, чтобы создать нужные инфраструктуры малого бизнеса у нас, в России. Кстати, еще одна наша национальная черта – мы спорим друг с другом на глазах у Запада.

Американский конгрессмен выступил первым, и все его выступление сводилось к зажигательным дифирамбам: мы одна семья, мы так любим друг друга, у нас подъем отношений. Я ответила, что, да, конечно, мы семья. Но кроме любви есть брачный контракт. Когда женишься, нужно иметь контракт и знать, у кого что в случае развода останется. Тут мне пришлось прерваться: они хохотали как сумасшедшие. Яне ожидала такого эффекта… И разговор сразу перешел в деловое русло: почему из-за новых санитарных стандартов вы, русские, перестали закупать «ножки Буша»? Я объяснила, что качество ваших окорочков никого не волнует. Все и проще и сложнее. Мы вам поставляем сталь, а вы ввели запретительную квоту, и мы в ответ ограничиваем импорт окорочков. Вся компания против окорочков – искусственная. Мы мстим. Пустите наш металл – мы пустим вашу курицу. Американцы все сразу поняли. Я не имею перед страной столько заслуг, как Трегубова, но металлурги меня благодарили.

Шутка очень много значит. Чувство юмора должно присутствовать у всех, включая президента, без него в международную политику лучше не лезть. Но юмор есть отражение национального характера. А у нас если и шутят, то шутят неожиданно и резко. Тамошний народ, не привычный к нашим убойным шуткам, теряется – что это было? Объявление войны или дефект синхрониста? «Она утонула». Обхохочешься.