Сезанн

Часть лета 1896 года Сезанн провёл с женой и сыном в Таллуаре, на берегу озера Анси[229]. Отправился он туда по настоянию Гортензии и Поля-младшего и отчаянно скучал там так же, как в Швейцарии. Спасаясь от скуки, делился Сезанн с Солари, он писал картины. Точнее, одну картину — «Озеро в Аннеси». Мастерски выполненное полотно с видом озера, без сомнения, стало большой удачей художника: созерцание этого спокойного пейзажа настраивает на романтический лад. Виртуозная техника, с помощью которой Сезанн передаёт множество оттенков перетекающих друг в друга синего и зелёного и подчёркивает массивность возвышающихся над озером скал, знаменует вершину его творчества.

В конце лета он ненадолго приезжает в Экс, а оттуда отправляется в Париж, где принимается за поиски новой мастерской. Находит он её «на расстоянии ружейного выстрела от Сакре-Кёр[230] с её рвущимися в небо башенками и колоколенками», как поэтически описывает он это место поэту Гаске. Строительство этой церкви, напоминающей своим видом пирожное, началось в 1875 году, но пока она всё ещё оставалась в лесах. Сезанн взялся перечитывать Флобера. Эти два гения — один родом из Экса, второй из Круассе — принадлежали к одной породе людей.

Вокруг художника начала сплачиваться молодёжь, пришедшая на смену поколению его друзей-ровесников. Следом за Иоахимом Гаске, сыном Анри, с Сезанном сблизился сын Филиппа Солари Эмиль, навестивший его в Париже. Эти молодые люди самоотверженно пропагандировали его творчество. Благодаря усилиям Иоахима Гаске две картины Сезанна были «благосклонно приняты» господином Дюменилем, профессором философии, преподававшим в Эксском университете. Ох уж эти профессора! И где их только нет? Но коли приходится действовать через них… «Может быть, я появился на свет слишком рано, — скажет как-то Сезанн Гаске. — Я больше художник вашего поколения, чем своего».

Картины Сезанна вновь стали дорожать, но разброс цен был довольно значительным. В ноябре друг Сезанна Ренуар купил у Воллара две работы Поля, «Красные скалы, лиловые холмы» и «Идилию», написанную ещё в юности, по две тысячи франков за каждую. Но в январе тот же Воллар продал четыре его полотна по цене от 400 до 700 франков.

В феврале 1897 года в Люксембургском музее открывается новый зал, отведённый под картины импрессионистов из коллекции Кайботта, завещанной им государству. По уже сложившейся традиции часть публики и кое-кто из художников встречают это событие шквалом негодования и оскорбительными выпадами. Один из критиков, этакий смельчак, не решившийся подписаться под пасквилем собственным именем, утверждал, что «это собрание отбросов, выставленное в национальном музее на всеобщее обозрение, позорит французское искусство». Даже несмотря на запрос в Сенат, посланный радеющими за святые ценности Отечества и Искусства, это уже были затихающие арьергардные бои, время ретроградов безвозвратно уходило в прошлое.

Сезанн чувствовал себя безмерно усталым. Зимой 1897 года жесточайший грипп почти на месяц приковал его к постели. С помощью сына он перебрался с Монмартра на улицу Сен-Лазар. Жизнь в Париже становилась для него всё более тяжким испытанием. Он терпеть не мог шума и многолюдной суеты. В мае он уехал из Парижа в Меннеси, что в департаменте Эссон, а оттуда в конце месяца отбыл на родину, в свой эксский приют отшельника.

Наступившее лето не принесло ему особой радости: тягостные, горькие мысли не давали покоя. Иоахим Гаске и его красавица-жена Мария всячески опекали художника, часто приглашали его провести время в кругу своих друзей — молодых литераторов Жана Руайера, Эдмона Жалу и Жозе д’Арбо. Эту пылкую молодёжь в первую очередь объединяла любовь к родному Провансу, правда, с довольно сильной примесью национализма, опасность которого они, скорее всего, не осознавали. Это была эпоха национального самоутверждения, восславления корней и национальных ценностей, эпоха борьбы за возрождение провансальского языка и литературы с её деревенским фольклором. Сезанн и сам вместе со своими молодыми друзьями охотно выкрикивал «Да здравствует Прованс!», искреннюю любовь к которому у него было не отнять, ведь именно здесь, на этой земле, среди этих пейзажей родился и вырос его талант. Но политические игры, будоражившие умы молодого поколения, его совершенно не интересовали. В своём стремлении к душевному спокойствию он всё больше склонялся к мысли, что нет ничего лучше доброго католицизма и традиционализма.

Сезанн всё реже соглашался прийти на вечеринки в дом своих друзей Гаске, где постоянно звучала музыка, где красавица Мария специально для него играла на фортепьяно произведения его любимого Вебера[231], под которые он порой засыпал, совершенно обессилев. Диабет продолжал подтачивать его здоровье. «Меня, — писал он Гаске 18 июля 1897 года, — одолевают приступы сильнейшей усталости, из-за которых я так ослаб, что не могу принять ваше приглашение навестить вас. Я чувствую себя совершенно без сил, а посему прошу простить меня…»[232]