Сезон бойни

– Послушай, заражение может оказаться одним из самых счастливых событий в истории человечества. Наша борьба за выживание принимает такие масштабы, что впервые миллионы людей действительно думают о нашей экологии, нашей планете, нашем конечном предназначении. Да, ты прав, Джим. Даже если завтра хторране исчезнут, мы уже никогда не сможем вернуться на тот путь, по которому шли раньше. Никогда мы не сможем стать такими же самодовольными. Это заражение изменит вид человека разумного, и я думаю, что изменения пойдут ему на пользу. Ты, и я, и все наши потомки вплоть до… надцатого поколения – все мы будем жить так, что наши жизни на самом деле будут что-то значить.

Долгое время в отсеке стояла тишина. Я не знал, соглашаться с Уиллиг или нет. Я и не представлял себе, что могут существовать люди, которые испытывают подобные чувства. Это было настоящим потрясением.

Следовало поразмыслить.

Где-то в глубине души я опасался, что, возможно, она права.

Кэтрин Бет Уиллиг, бабка шестерых внуков, ставшая солдатом в том возрасте, когда большинство женщин начинают подумывать о пенсии, четко сформулировала то, что тревожило меня с момента первой встречи с червем. Это возбуждало. Это было приятно. Я наслаждался войной.

При этой мысли я встал с сиденья, открыл люк бронетранспортера и спрыгнул на хрустящую корку красной кудзу. Фруктовый аромат был настолько сильным, что почти перекрывал недельной давности смрад горпов. Слабый. запах мертвечины все еще висел в воздухе, и, наверное, пройдут еще недели, прежде чем он развеется окончательно, но я едва замечал его. Роща волочащихся деревьев выглядела выше и темнее, чем раньше.

Вторая машина стояла всего в сотне метров. Я вяло помахал рукой. Марано помигала фарами. Потом я снова уставился на деревья. Что там происходит, под ними? Слова Уиллиг не давали покоя.

Войной нельзя наслаждаться. Война по своей сути отвратительна – под соусом оправданий, объяснений, развевающихся знамен она еще в какой-то мере съедобна, но за патриотическими лозунгами, диаграммами и картами скрывается чистое безумие. Она означает добровольный отказ от нравственности, бешеный адреналиновый выплеск ненависти и мстительности; она – последний довод невежд, окончательный разрыв общения.

Мне были известны все речи. Все оправдания. Все высокие слова. Война – это яростный первобытный вопль, вместе с которым улетучиваются последние остатки рассудка. Она бросает благоразумие на алтарь фарисейства. Черт возьми! Я знал пацифистские молебны не хуже других и считал, что ненавижу войну.

Это был самый страшный момент с начала хторран-ского вторжения – когда я понял: да, мне нравится то, что я делаю.

И следом за этим страшным прозрением меня опалило раскаленным белым пламенем прозрения нового, столь же ужасного. Все, что я держал под спудом, выплыло наружу и разом навалилось на меня – едва не раздавив в лепешку.

Перед тем как началась война, я был жирным и эгоистичным подростком, злым и обидчивым, занозой в заднице для всех окружающих. Теперь же… Ну, жирным я больше не был и эгоистом, во всяком случае, тоже. Я потерял двадцать три килограмма и научился замечать окружающих. На этом мои достижения кончались. Я превратился в одного из тех людей, которых когда-то ненавидел. Я нарастил такую же толстую шкуру угрюмой озлобленности, которая пугала меня в других.

Я знал правду – просто не хотел признаться себе в этом.

Красота имеет лишь толщину кожи, а мерзость пропитывает до костей – свою злобу к червям я стал применять против людей, причем научился делать это так здорово, что это была уже не поза, а я сам, по сути маленький фашист, которому каждый приступ бешеной ярости доставлял истинное наслаждение. Я превратился в злобного, опасного типа, не способного на искреннее сострадание, любовь или нежность. Я стал точно таким же мерзавцем, какие мучили меня на школьном дворе; единственная разница между ними и мной нынешним заключалась в том, что в словаре моей жестокости реалии были намного страшнее, так как я располагал сокрушительной огневой мощью. И много раз демонстрировал, что не остановлюсь перед ее применением – в том числе и против людей, если понадобится. Свою гору трупов я уже оставил позади – дымящихся и истекающих кровью в грязи.

Слова разозленного Данненфелзера были справедливыми. Модулирующая тренировка не помогла мне достичь состояния просветленности – эффект оказался прямо противоположным. Она научила меня оправдывать, объяснять и извинять мои преступления против людей. Это было так мучительно, что я поневоле смеялся. Помогала ли модулирующая тренировка? Да, помогала. Я больше не сомневался в том, что я делаю.

Но не прекратил совершать дурные поступки – просто перестал истязать себя за них. Да, Джим, ты и в самом деле самовлюбленная, беспардонная, близорукая жопа. Перестань копаться в себе и используй свои таланты там, где они подходят больше всего. Надевай свои десантные бутсы и топай отсюда. Нам надо спасать целую планету.

Дерьмо!