Сезон дождей

– Вспомнил! В Лавке писателей. Когда это было, чтобы по разнарядке, – обрадовался Рунич. – Еще при Софье Власьевне, в середине прошлого века!

Евсей Наумович вздохнул и криво улыбнулся.

Бывший трубач духового оркестра при табачной фабрике Лева Моженов лежал в гробу цвета свежей моркови, словно пытаясь разглядеть кончики пальцев вытянутых ног, упрятанных под простыню. Ребята из похоронной обслуги знали свое дело и так намарафетили его круглое лицо, что, казалось, Лева не только разглядывает кончики пальцев, но и радуется этому.

Честно говоря, Евсей Наумович с трудом признал в покойнике своего стародавнего знакомого Леву Моженова, да помог шрам над правой бровью трубача. Шрам тот знаком Евсею Наумовичу со времен их молодости. Нельзя сказать, что Лева Моженов слыл забиякой, но иногда встревал в разные истории. Так же, как и Евсей Наумович, но чаще и, в отличие от Евсея Наумовича, исключительно по своей воле.

– Точно живой! – прорезалось в густой тишине морга. – Точно сейчас встанет и даст кому в ухо.

– Это он умел, – согласились несколько человек, – за ним не застоится, крутой был.

Чей-то голос приструнил говорунов, но ненадолго.

– А вот еще случай был, – протиснулся со своим воспоминанием Рунич. – Помнится после встречи Нового года мы возвращались то ли из Комарова, то ли из Репино. Давно было, лет тридцать назад, а то и больше. Левка разделся по пояс, размазал по лицу сажу и принялся клянчить в вагоне милостыню. Помнишь, Евсей? Ты, вроде, тоже был с нами, помнишь?

Евсей Наумович пожал плечами и боком зыркнул на Рунича, мол, не место подобной истории у гроба. Но Рунич не внял намеку и продолжал неторопливо, по-учительски, излагать историю, из-за которой над правой бровью Левки Моженова появился шрам. Никого не забыл помянуть Рунич: и тетку, что оставила в проходе вагона электрички мешок с луком, о который споткнулся полуголый Левка, и мальчика, что спешил, кривляясь, за полуголым Левкой, и женщину, на колени которой присел полуголый Левка, и, главное, спутника той женщины, что огрел Левку пивной бутылкой, оставив на всю жизнь шрам на его физиономии. Сообщение Рунича было бы уместным на поминках, и то не сразу, а после некоторого разогрева. Но сейчас, здесь, по соседству с еще тремя открытыми гробами, из которых торчали носы покойников, воспоминания Рунича звучали некстати.

– Вот каким он был гусаром, – продолжил Рунич.

– А каким он был вертолетчиком, – вставил кто-то со стороны тяжелых дубовых дверей зала.

– Кто был вертолетчиком?! – встрепенулось сразу несколько голосов.

– Кто-кто. Он и был вертолетчиком. Обернувшись, Евсей Наумович увидел незнакомца в вязанной шапчонке, натянутой на лоб.

– Да никогда он не был вертолетчиком! – запротестовали в толпе.

– Как это не был?! – возмутился незнакомец. – Когда мы вместе служили в Рыбнадзоре.

– Кто служил в Рыбнадзоре? – продолжала горячиться толпа. – Левка от армии косил. С белым билетом по причине плоскостопия.

– Какое плоскостопие?! – не на шутку разволновался незнакомец. – И какой-такой Левка? Он – Николай.

– Так тебе нужен другой покойник, болван, – догадливо вскричал Рунич. – Ищи своего покойника!

– Как своего? – незнакомец огляделся. – То-то я смотрю, собрались какие-то хмыри, – пробормотал он и направился к стоящему поодаль зеленому гробу.

А в проеме двери, на его месте, возник священник в рясе и высокой черной камилавке с крестиком. Откинув полог рясы, священник выпростал руку, поднес к лицу бумажку, стараясь прочесть имя усопшего. Но, видимо, не разобрав почерк, обратился с вопросом: отчего преставился раб божий – от болезни или случай трагический? Чем вызвал у многих удивление – не таков был Левка, чтобы о душе своей заботиться. Что же касается близких, то близких у Моженова не было, один он жил, сирота детдомовская, и женатым был, но давно разошелся, все это знали. Может быть, администрация табачной фабрики отходную в церкви заказала, да вряд ли. Они и на похороны отстегнули со скрипом, не такая уж важная персона был Левка Моженов.

– Может, и вы адресом ошиблись, батяня? – Рунич повел подбородком в сторону соседних гробов.

Священник окинул Рунича взглядом бывшего комсомольского работника.

– Не очень-ка ты. Аккуратней, – нахмурился священник и добавил сдержанно, словно вспомнив о сане. – Слова-то Бог всем роздал, а как пользоваться, не всех вразумил.

– Ну и иди ты, – глухо буркнул Рунич в отворот своей куртки.

Евсей Наумович отрешенно разглядывал врытую в подушечку голову усопшего Левы, его плоское лицо. В сущности, его с Левой по жизни не многое связывало.