– Пол?
– Что? – ответил Дженнингс, не отрывая глаз от пульта.
Джорджи Ронклер стоял чуть сбоку, поглядывая на Дженнингса, и грыз кутикулу. Ничего больше он грызть просто не мог: ногти объедал, стоило им чуть приподняться над пальцем. И уже пятился к двери, чтобы мгновенно выскочить за нее, если Дженнингс вдруг разразится гневной речью.
– Я думал, может, что не так в…
– В чем еще?
– А ты про что?
– Я про барабанный трек. Сделан он отвратительно, и я не знаю, как нам выходить из этого положения. – Он щелкнул тумблером и загремели барабаны. – Слышишь?
– Ты про малый барабан?
– Разумеется, я про малый барабан! Он же просто на милю выпирает среди ударных, но без него не обойтись!
– Да, но…
– Да, но что? Как же я ненавижу все это дерьмо! Накладываю сорок треков,
Уголком глаза Телл заметил, как Джорджи юркнул за дверь.
– Но послушай, Пол, если понизить уровень звука…
– Уровень звука не имеет никакого отношения…
– Заткнись и послушай. – Такое Телл мог сказать только Дженнингсу. Он сдвинул рычажок. Дженнингс замолчал, прислушался. Задал вопрос. Телл ответил. Задал второй. Телл ответить не смог, но Дженнингс справился без него, и неожиданно перед ними открылся целый спектр новых возможностей. Запись песни «Ответь себе, ответь мне» вышла на финишную прямую.
Какое-то время спустя, убедившись, что буря улеглась, в студию вернулся Джорджи Ронклер.
А Телл напрочь позабыл про кроссовки.