Сезон мошкары

— К вам возвращаются чувства, это добрый знак. Память тоже. Но не насилуйте себя. В следующий раз, когда память в вас встрепенется, сделайте несколько глубоких вдохов. Постарайтесь расслабиться, и пусть все идет как идет.

Сейчас пение вдруг захватило ее. Вначале показалось, что ей просто понравились слова, страсть, звучавшая в этом хоре. Но потом стала яснее подоплека ее внезапно пробудившегося интереса. Ей захотелось выпрямиться, выдернуть наушник и стряхнуть с себя наваждение, но ей вспомнился совет доктора Пейли. Не надо волноваться.

На террасе было душно. Рыжик встала и направилась в палату, слыша за собой тяжелые шаги охранника. Закрыв дверь, она повалилась на кровать, повернулась на бок, закрыла глаза, прижимая к груди айпод. Она дышала, медленно, глубоко, и делала усилия, чтобы расслабить мускулы. Нажала на кнопку «стоп», а потом на кнопку повтора.

Пение зазвучало вновь. Сначала пришел не образ и не звук, а только давящее ощущение тяжести в груди, дальше все расплывалось в серо-зеленом. «Беги, беги, беги», — пела группа. Потом расплывчатое пятно обрело форму и очертания: шоссе, бегущее в западном направлении, и мелькание деревьев по обочинам.

Она едет куда-то. В какое-то неприятное место. И грудь давит глубокое горе. Она понимала, что это не сон, а воспоминание, но не могла еще понять, что именно она вспоминает.

Беспорядочной толпой вторглись другие образы. Супружеская пара средних лет на берегу. Сидят в шезлонгах. Из портативного холодильника выглядывает бутылка кока-колы. Маленькое озеро, вода в нем такая темная, что кажется черной. Мама распрямляется, садится в шезлонг, щурясь, оглядывает озеро, высматривая фигурки детей. Потом темная зелень живой изгороди, запах лопухов, ее «шалаш», который она устроила в густых зарослях за домом. Сколько ей тогда было — восемь? девять?

Каток, который залил ей отец на заднем дворе. Как горят и побаливают подошвы ног, когда она снимает коньки на кухне! Деревья клонятся к земле, заваленные снегом, а небо над холмами — морозное и ясное.

Ее велосипед, ее собака, ее первое причастие. Уроки игры на фортепиано у монахинь. Балет. Отряд девочек-скаутов. Побег из дома в двенадцатилетнем возрасте — какая-то детская обида, которой хватило на трехчасовое опоздание к ужину. Образы мелькали и мелькали, и остановить их бег было невозможно.

«О, Терри! — воскликнула мать, когда она вернулась после побега. — Благодарение Господу, ты опять с нами!»

Теперь она вспомнила дом — вид из окна, железнодорожные пути, шпиль собора, платиново поблескивающий на солнце, и синева озера вдали. Она была здесь и раньше, она жила в Алгонкин-Бей, она здесь не чужая, не призрак какой-то. Сейчас она здесь не живет, а раньше жила. С мамой, папой и братом. А потом был Ванкувер.

Терри. Меня зовут Терри Тейт. Приехала из Ванкувера, Британская Колумбия, мне двадцать семь лет.

И опять шоссе, проносящиеся мимо деревья и тяжесть в груди. Она плачет, горько и безутешно. Она только что навещала брата. Своего братика. Ее младший брат в тюрьме, и она возвращается после их первого свидания.

— Кевин! — сказала она вслух. — Звать тебя — Кевин!

Она вспомнила его теперь. Они так близки, хотя давно уже живут порознь.

О Кевин, ты ранишь мне сердце, и я вечно надоедаю тебе нравоучениями, но я ведь так тебя люблю, я просто не могу позволить тебе гробить свою жизнь! Я вытащу тебя в Ванкувер, сколько бы ты ни брыкался, ни упирался. Я сделаю это, чего бы мне это ни стоило! Кевин. Кевин Тейт.

По ее щекам струились горячие слезы, но плакала она от радости.

Вытащив из ящика в тумбочке визитку доктора Пейли, она набрала его номер. Отозвался автоответчик — должно быть, на занятиях.

— Я знаю, кто я! — выпалила она. — Я знаю, кто я такая. Я вспомнила все! О, почему вас не оказалось дома, когда мне это так надо! Придите скорей ко мне, я все вам расскажу!

Она повесила трубку. Сердце бешено колотилось. Это как на сцене. И вот новое воспоминание: сладостный звук хлынувших аплодисментов накрывает ее с головой. Она отыграла роль фрекен Жюли в студенческом спектакле у Саймона Фрезера. Были и другие роли, но меньше этой.

Кухня ресторана, грохот тарелок, звяканье столовых приборов. И шеф, покрикивающий: «Давай, давай! Шевелись!»

— Я знаю, кто я! — вслух повторила она. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться этим, но никого рядом не было. Еще одна койка в палате была незанята. Она вылезла из постели, открыла шкаф. Почему бы ей не одеться по-человечески? У нее же не рак, не при смерти же она находится!

Она натянула джинсы, надела зеленую футболку с длинными рукавами, ту самую, что была на ней, когда ее доставили в больницу.

Зеленый цвет футболки подчеркивал зелень ее глаз. По крайней мере, в хорошем вкусе мне не откажешь, подумала она и поймала себя на том, что думает о себе прежней, о Терри — личности, той, что была она до провала в памяти. А дни провала — может, то были часы? — все еще ускользали от нее.

Выйдя в холл, она прямиком направилась к конторке дежурной медсестры.

— Эй, эй! — раздалось за ее спиной. — Погоди-ка!