Сезон отравленных плодов

Еще тем вечером Женя впервые попробовала колу – настоящую, а не приторную подделку в мягком пластике. Илья стащил ее с родительского стола в саду, забрался с ней на дуб, и Женя потом долгие годы помнила бугристые холодные бока под пальцами и колкие пузырьки на языке. Они щекотали нос, потом из бутылки полезла пена, и Илья торопливо ее съел, накрыв ртом.

«Никто и ни-ко-гда», – снова запела Свиридова, песню запустили на десятый круг, и что-то в дубовой листве отозвалось, зашелестело.

Утром взрослые походили на осенних подмерзших мух. Помятые и бледные, они с осторожностью передвигались по дому, культурно интересовались, когда бабушкин папа построил этот дом, кем он работал, ах, тоже врачом, да что вы говорите, а у нас отец был редактором газеты в Волгограде, а я учителем работаю, а здесь у вас шиповник, что ли, или кустовая роза? После завтрака все тихо покурили на крыльце и разъехались, захватив папу – ему нужно было в Москву, на точку завезти товар. Тети-Милин ухажер тоже уехал, прежде покрутившись возле «мерседеса» и рассказывая что-то о карбюраторах и лошадиных силах. Тетя Мила утомленно кивала, даже не пыталась делать вид, что ей интересно, а потом ушла в дом, не дожидаясь, когда все рассядутся по машинам.

Стало тихо.

По телевизору показывали октябрь девяносто третьего: Останкинскую башню и здание телецентра. Все было непонятно и неинтересно, ведущий рассказывал о каких-то «красно-коричневых», хотя ни красных, ни коричневых Женя в телевизоре не видела, только черный дым и выстрелы. Интересно стало, лишь когда показали колонну военных грузовиков и БТР – Женя узнала проспект Мира.

Она помнила тот день. В девяносто третьем бабушка забрала ее из ДК, где Женя по воскресеньям занималась английским. Но стоило им подняться из подземного перехода, как бабушка, охнув, загнала Женю обратно – та успела увидеть лишь грузовики на опустевшем проспекте, демонстрантов, которые сидели в кузовах, выглядывали из-под тентов, шли рядом, и все это походило на парад в честь Дня Победы.

Наверху происходило какое-то волнение, доносились крики, что-то грохотало, люди сбегали по ступеням в переход и замирали, прислушивались. Жене страшно не было, только любопытно. Через несколько минут ожидания в тесноте бабушка вывела ее наружу и быстрей повела домой. Колонны на проспекте уже не было.

Женя и не знала, что в двадцати минутах езды, в центре была стрельба и взрывы. На следующий день она пошла в школу как обычно, только провожал папа. Всю неделю он сам отводил ее и забирал, а дома мама говорила, что, слава богу, он уволился, какое счастье.

Тетя Мила переключила канал. Женя сказала, что видела те военные грузовики на проспекте Мира, но ей почему-то не поверили. Мама с тетей Милой смотрели на нее, улыбаясь, как будто это была попытка обмануть, причем невозможно глупая.

– Смешная выдумщица ты у нас, – сказала мама и погладила Женю по голове.

Даша и Илья засмеялись, подхватили: «Смешная! Смешная выдумщица!» И бабушка куда-то вышла, как назло, некому было подтвердить, что это правда. Поэтому Женя просто умолкла и даже надулась ненадолго, пока Илья не принес тетрис.

А потом приехал дядя Алик, тети-Милин муж, и все забыли и о девяносто третьем, и о путче.

Кто-то протопал по веранде, дверь вдруг распахнулась, грохнула о кухонный стол. На пороге стоял крупный мужчина – даже выше папы, – полный ленивой силы, с бритой, вросшей в плечи головой. Спортсмен, наверное, ведь он был в спортивном костюме с белыми полосами на штанинах.

– Милка! Я дома! – Он чуть покачнулся, но устоял на ногах. – Не ждала, бляди-ина?

Тетя Мила, бабушка и мама вскочили, а дядя Алик, оглядевшись, ухватил со стола огурец и с хрустом его умял. Схватил чайник, присосался к носику, только кадык вверх-вниз ходил по шее. Бросил чайник обратно на плиту. Заулыбался, увидев, как все всполошились.

Даша ничуточки не испугалась, но Илья мигом утянул их с Женей на второй этаж. Там он сел на кровать, поджав губы, неотрывно глядя на лестницу. А внизу звенели крики, мат, удары и стекло, и тетя Мила кричала странным высоким голосом, казалось, она вот-вот захлебнется воздухом. Потом поднялась бабушка с ворохом одежды, велела быстро собираться, и спустя полчаса они уже летели в электричке в сторону Москвы. Мама осталась с тетей Милой и пьяным Аликом, и Женя все смотрела из окна, думая о ней. Успеет ли к ужину? Бабушка хотела приготовить блины, а они ведь вкусные, когда горячие, блестящие от масла. И было еще что-то тревожное, ворочалось внутри, но что именно, Женя так и не поняла. Нечеткое, как размытый августовским туманом лес, ощущение, что все они – бабушка, Илья, Даша, Женя – чем-то провинились вдруг, раз им пришлось уехать.

Тетя Мила не умеет выбирать мужчин, так сказал папа. Все же хорошо, он так сказал, когда растрепанная, белая от напряжения мама вернулась с дачи. Нажрался мужик, бывает, просто не надо Милку к нам приглашать. Ты что, не знала, чем все закончится? Дети у нас пока побудут, а эти там сами разберутся, Света, не накручивай себя. Ничего он ей не сделает.