Сезон ведьмы

Но когда я поцеловала Харви в кабинке чертова колеса на ярмарке в Последний день лета, чары не распались. Наверное, в тот миг я слишком много думала о себе.

Я вспомнила «день шипов и роз». Я поцеловала израненные руки Харви, а потом Томми поцеловал его в макушку. Может, чары сняла я, а может, Томми спас своего брата, сам того не зная, как мисс Уордвелл спасала ребят у реки. На свете полно разных видов любви.

– Понятно. А о чем говорилось в последней строчке заклинания?

– Quos amor verus tenuit, tenebit, – процитировал Эмброуз. – «Истинная любовь останется с тем, кто ее испытал». Если он уже тогда любил тебя, то ты все поймешь. А если нет… ты тоже все поймешь. Я был уверен, что он тебя любит, потому что видел, как он с тебя все десять лет глаз не сводит. Думал, это станет для тебя приятным сюрпризом. Речные демоны в расчет не входили. Демоны всегда появляются неожиданно.

Tenebit, а не tenebris. С самого начала в заклинании говорилось «останется», а не «тени». Мой родственник хотел сделать мне приятное. Не так, как сделали бы обычные люди, простые смертные, а по-нашему, по-чародейски. Эмброуз такой, какой он есть. И мне не хотелось бы, чтобы он менялся.

И все-таки я уже не ребенок, с которым он может играть или баловать, как ему захочется. И я должна понять его – не боготворить, не бояться, а понять. Я уже повзрослела, и мы должны научиться понимать друг друга, даже при том, что мы такие разные. Научиться быть на равных.

И все-таки они мои родные. И это навсегда.

– Я тобой горжусь, – сообщил Эмброуз. – Это же надо – перехитрить демона заклинанием, защищающим от воды. Где ты научилась быть такой хитрой?

– У лучшего специалиста, – ответила я, и на лице Эмброуза медленно расцвела улыбка.

Когда я была маленькая, меня ничуть не беспокоило, что Эмброуз не подходит ко мне и не берет на ручки. Я просто подходила сама и дергала его за халат, ни на миг не сомневаясь, что он рад меня видеть. И ту же полную уверенность я испытала вчера, когда бежала домой за спасением. Вчера, когда я была в беде, все сомнения развеялись. Вчера, когда я была в беде, Эмброуз протянул мне руку помощи.

Сегодня я обняла Эмброуза за талию, прильнула щекой к обтянутому шелком плечу.

– Прости. Я вела себя ужасно.

– Я тоже вел себя ужасно, – без колебаний ответил Эмброуз. – С ведьмами и чародеями такое случается. Ну да ладно, ты уже понесла свое наказание. Ты узнала страшную правду: оказывается, самое заветное желание Харви – распевать тебе кошмарные серенады. Мне очень жаль, что тебе довелось это узнать. Понимаю, ты никогда больше не сможешь смотреть на него прежними глазами.

«Все то, что я говорил при встречах… Я на самом деле так думаю».

Из слов Харви следовало, что под влиянием чар он уже больше не боялся открыть мне душу, не боялся рисковать. Странно и приятно было сознавать, что, когда Харви робко здоровался со мной, или сидел, притихнув, или болтал о комиксах и кино, он втайне думал о том, что я прелестна, как утренняя заря, хотел петь мне серенады и украсить весь мир цветами в мою честь.

Мне от него ничего этого не надо. Главное – знать, что он этого хотел.

– Мне нравится, что он пел мне серенады.

Эмброуз с сомнением хмыкнул.

– Если бы ты слышала, о чем он поет, то, может, изменила бы свое мнение. Хочешь, спою пару куплетов? Хоть сейчас.

Я ласково ткнула его в плечо.

– Нет уж! Лучше подожду, пока Харви сам расскажет мне о своих чувствах. Я рада, что он любит меня. Я тоже его люблю. И когда-нибудь скажу ему это.

– Я слышал, любовь может преодолеть любые препятствия, – заметил Эмброуз. – Надеюсь, сюда относится отсутствие музыкального слуха.

Я шлепнула его по руке. Он захихикал: мой родственник – злой колдун, с какой стороны ни посмотри. Не будь он пленником в собственном доме, у нас не сложилась бы такая семья, как сейчас, но что есть, то есть. Даже при том, что Эмброуз сидит под замком, он мог бы не обращать на меня внимания или даже избегать. А он вместо этого открыл для меня свою книгу заклинаний и научил меня моим первым чарам. Когда мне было четыре года, я просто подходила к нему, просительно тянула ручонки, и он со смехом брал меня на руки и носил по дому. А когда мне было четырнадцать, он с таким же смехом болтал со мной о мальчишках.

Я всю жизнь, сколько себя помню, мечтала о своем доме и о родителях, но это были лишь мечты. А истинные воспоминания о доме – в них всегда присутствовал он. В последнее время мне довелось испытать много сомнений, но кое в чем я не сомневалась никогда.

Я глубоко вздохнула.

– А знаешь, что еще я люблю?

– Ободки для волос? – предположил Эмброуз.

Я невольно прыснула и поняла, почему братец так много смеется. Смех вступает в борьбу с болью и иногда даже побеждает.

Эмброуз рассмеялся вместе со мной.

– Угадал? Ободки?

– Тебя. Я тебя очень люблю.

Эмброуз сразу посерьезнел.

Мы долго молчали, и эту тишину нарушал лишь далекий звон кастрюль на кухне, тихие голоса тетушек, скрип старых половиц и жалобные стоны дверей, а еще – легкий шорох листвы на покатой крыше. Звуки дома.