Сезон жатвы (СИ)

========== Часть 1 ==========

Одиннадцатый дистрикт — житница Панема. Эти слова детям в школе повторяют так часто, что Эска давно перестал их осознавать. Но вспоминает в тот день, когда его и Сцин сажают на поезд до Капитолия. Железная дорога идет по насыпи, и даже с такой небольшой высоты дистрикт как на ладони: желтизна полей, зеленые макушки садов и черная нить металлического забора по краям секторов. За стенами поезда гуляет ветер, пригибая макушки колосьев к земле. Поле идет волнами, отчего Квинт, сопроводитель, восторженно восклицает:

— До чего же красиво! Словно золотое море!

А Эска думает о другом: еда, это море еды. Море хлеба, простых серых буханок, которые он и его семья едят дома, и легких слоеных булочек, тех, что сейчас лежат на столе. Обитатели одиннадцатого дистрикта живут в окружении еды, только не имеют права ее съесть.

Среди колосьев — фигуры согнувшихся людей. За ними наблюдают миротворцы, поэтому никто не решается встать во весь рост и посмотреть на поезд, но Эска уверен, что они исподтишка провожают экспресс взглядами. Его отец и брат работают на другом поле, том, что ближе к баракам. Зато Сцин прижимается мордашкой к окну, надеясь разглядеть своих родителей.

Сцин тринадцать, это ее вторая Жатва. Она высокая девочка, но очень худая, длинноногая, словно цапля. Эска и сам весит мало и, даже когда поворачивается к Квинту спиной, чувствует его недовольный взгляд. Наверное, тот думает, что ему достались плохие трибуты. Он предпочел бы одного из тех, что работают на сушильне или около молотилки, кого-то покрепче, кто привык орудовать цепом и выглядит повыносливее и попредставительнее. Эске хочется сказать, что на арене не от каждого здоровяка будет польза, но он молчит, не желая портить отношения.

От самого Квинта пользы точно не было бы, думал он, исподтишка оглядывая сопроводителя. Тот высокий, но неестественно тонкий, словно у него удалили пару ребер. Эска невольно ждет, что тонкие ноги Квинта подломятся под тяжестью тела.

Вдобавок сопроводитель одет очень ярко, в блестящий серебристый костюм и такие же туфли. Веки намазаны гримом того же цвета, а волосы выкрашены в темно-фиолетовый. Так одеваются в Капитолии, но среди жителей дистрикта Квинт выглядит нелепо.

Эска смотрит, как в свете электрической лампы костюм сопроводителя вспыхивает крошечными искорками, похожими на отблеск молний. Длинная серьга в ухе покачивается от еле заметного хода поезда. Ее острый кончик выписывает восьмерки, и мальчик следит за ее движением. Не потому, что ему интересно, а потому что нужно на что-то отвлечься. Иначе он просто закричит от страха.

***

Даже перед самой Жатвой он так не боялся. Когда сопроводитель вытащил листок с именем Сцин, Эска невольно позавидовал девочкам. Для женской половины трибутов Жатва была окончена. Те, кому исполнилось семнадцать, получили отсрочку лет на пятнадцать — до тех пор, пока на площадь не придут их дети.

Эска не боялся, когда Квинт потянулся к хрустальному шару с карточками мальчиков. Их было несколько тысяч — и только на пяти стояло его имя. В этом году отец запретил им с младшим братом брать тессеры.

Пять карточек из нескольких тысяч. Меньше одного процента вероятности. Меньше шансов попасть на игры, чем у большинства стоящих рядом. И потому, когда Квинт торжественно назвал имя, Эске показалось, что он ослышался.

Несколько секунд царила полная тишина, только слабо гудел ток, бегущий по решетке забора. А потом Квинт повторил громче и нетерпеливее:

— Эска Маккуновал!

Ему пришлось произнести имя в третий раз, чтобы Эска наконец направился к трибуне: миротворцы оглянулись, и двое из них сделали шаг к нему. В тот миг стыд, что его выволокут на сцену перед всем дистриктом, оказался сильнее страха перед Голодными играми, и он смог самостоятельно подняться по ступенькам.

Квинт взял его за плечо. Другой рукой он придерживал Сцин, такую же бледную, как и мальчик. Сопроводитель говорил о величайшей чести, выпавшей на долю этих трибутов. О лаврах, которые они принесут своему дистрикту.

Эска не слушал его. Он смотрел на людей, стоявших внизу, и видел в их глазах будущее, свое и Сцин: не бойцы, призванные прославить дистрикт или умереть в бою. Испуганные дети, вот кто они такие. Эске исполнилось шестнадцать лет и восемь месяцев, но он никогда так остро не ощущал себя ребенком, как тогда, стоя на трибуне.

В толпе он нашел взглядом маму, но они успели обменяться только коротким взглядом, прежде чем Квинт увел их за кулисы.

***

И тогда, и после Эска думал, что Сцин было легче: она младше и она девочка — ей позволено было разрыдаться на плече у близких, показать, как ей страшно. Сам он такого права не имел.

Ему отчаянно хотелось вцепиться в руку отца, словно тот мог защитить или хотя бы разделить с ним страх. Но тот не простил бы слабости. Не при младшем сыне.

Ашур, избежавший сегодня Жатвы, смотрел на старшего брата со смесью ужаса и восхищения. Он не хотел, чтобы Эска ехал, но уже гордился им.