Сезонность чувств

Взмывают в небо белые гиганты,

бегут машины быстрым табуном,

и серые дома людских талантов,

стоят укором веку или сном.

Всегда подвластен город человеку,

и человек способен все объять,

и отдает он дань любому веку,

строения веков готов понять.

8 марта 1987

***

На сорок первом, в облачных местах,

где ливни, грозы заменяют солнце,

на крепкой ели притаился страх

и на столе ей проточил оконце.

От ужаса ее немеют иглы,

чуть шевелятся шишки на ветру.

Зачем ее в монахини постригли?

Такую ель отдать на посмеянье?

О, этого совсем я не пойму.

Она скромна и летнею порою

среди берез ель гордая стоит,

а белочек питательной средою

ель круглый год к себе манит.

Она добра, во всем неприхотлива,

растет среди друзей своих, подруг,

спокойна и вовсе не болтлива.

И у нее неверности недуг?

Не верю я. Не верю. Ох, не верю.

Ель притаилась в голубой тоске?

Ей надоели леса пустомели?

Она по кедру стонет по весне?

Бояться ей молвы людей не надо.

Стряхнула ель с себя гнетущий страх,

всегда она царица леса-сада,

То был случайный в мыслях горький крах.

1987

Клен

Зима уходит. Пред весной,

очистил свет леса от снега.

Деревьев в красоте лесной

коснулась ласковая нега.

Вот клен стоит. Он очень прост,

И ствол немного шелушится,

снега растают – будет рост,

листвой он в небо устремится.

Забытый ветром старый лист

висит на ветке, возвещая,

что был когда-то желт и чист,

да зиму провисел линяя.

На ветках нет семян – стрекоз,

они под белым снегом скрыты,

но вот проснутся семьи ос,

деревья будут вновь укрыты

зеленым кружевным листом,

в своей красе необозримой,

темнее станет он потом,

с характером, весьма строптивым.

А к осени он зацветет,

но не цветами-семенами,

он листьями в красу пойдет

бордово-желтыми тонами.

Март 1987

***

Ольха небесное создание

в роскошном снежном инее,

семян не сбросила сверкание,

стоит себя красивее.

Зима торопится к уходу,

летит как пух краса с ветвей,

от ветерка слетает в воду,

а от движенья – вид живей.

Сверкает сказка Подмосковья

оврагом, речкой и ольхой.

Природы крепкое здоровье

царит здесь, видно, не изгой.

Здесь горнолыжники летают

и стаи уток над водой,

здесь вдохновение не тает,

есть снежной заводи застой.

Холмы, овраги, перелески,

ручьи под ивами текут,

и никакой в природе лести,

в ней птицы звуки стерегут.

1987

***

Заря двойная поднималась

над лесом с примесью хвои,

а над лесами улыбалась

своим свечением роз любви.

И хвойный дождь, слетая с елей

в зеленом отблеске зари

летел к стволам больших деревьев.

Он падал в снег секунды три.

Хозяйка, белка голубая,

вгрызаясь в кончики ветвей,

хвоинки с веток колупая,

дразнила маленьких детей.

На снежный наст слетались гости:

хвоинки, мелкая труха,

играли белочки без злости,

здесь веселилась детвора.

А хвойный дождь кружил над лесом,

прощаясь с прежней высотой,

он плыл над новым, чистым местом,

своей дорогою простой.

1987

***

Перья снеговые впились в тополя,

контуры резные ждет уже земля.

Тает на ладошке серебристый дым.

Маленькие крошки, вместе полетим?

На Урале Южном вас создал мороз

и весенней стужей веселит до слез,

город вы одели в серебро зимы,

светлые отели – малахита сны.

Вырос из собора для органа зал

и театр красивый драмой засверкал.

В новеньких районах строятся дома

и стоят, белеют новые тома.

Берега Миасса сбросили с себя

маленькие домики, вовсе не скорбя.

И стоят, гордятся над речной водой

и дворец спортивный, и цирк молодой.

Узнаю с волнением старые дворцы,

их не повредили нового творцы.

Город, ты мой город, каменный, с литьем,

песню тополиную вместе пропоем?

Белые березки в городском леске,

тополиным пухом ты летишь к реке.

март, 1987

***

Огромный серый дом кирпичный

светился сотнями окон,

и освещал он двор приличный,

где дети задавали тон.

Росла здесь я среди подруг,

в игре добру порой училась,

и слышен мячиков был стук,

и наше детство мирно длилось.

Прошли года. Возможно тридцать.

Пришла, смотрю на старый дом,

от жалости хочу я крикнуть:

«Ты в землю врос, мой старый дом?»

Ты пожелтел, и стал как – будто ниже,

иль был высок по старым временам?

Здесь все молчит о жизни, о престиже,

и нет внимания детского дворам.

Я помню, как сажали здесь деревья,

теперь на них огромная труба.

Да, не возникло бы у нас стремления

идти к реке, где лишь дома. Дома…

1987

Иртыш

Лед в реке до середины,

треснул лед – вода бежит.

Снеговая гладь равнины

скоро льдами заскрипит.

А вода в реке спокойна,

тихий бег ее красив.

Нрав величия достоин,

в волнах речки много сил.

Как умел ты разливаться,

милый друг ты мой, Иртыш,

и на лодках покататься

средь деревьев! Что молчишь?

Ты забыл в поля дороги?

Силы отдал городам?

Уноси с водою ноги,

я тебе свободу дам.

Что не веришь? И не надо.

Вспомним время и года,

что бросались водопадом

сквозь любые времена.

Март 1987

***

Веет ветер на дорогах,

и смеются небеса,

сквозь проталинки в сугробах

ищут лета адреса.

Молчаливые березки

стали истиной простой,

постучались все в киоски,

мол, возьмите на постой,

припиши на косогоре,

мы здесь новые жильцы

и сосенки с нами в паре,

мы из леса к вам гонцы.

Часть подружек прибежала

к берегам большой реки

и на косогоре встала.

Их качают ветерки.

Улыбнулся им суровый,

древний, голубой Иртыш:

"Вид у вас, вполне, здоровый.

Ветер, друг, ты, что молчишь?"

Небо их уже признало,

из сугробов воду пьют.