Сфера 17

Николас молчал. Сердце колотилось под горлом, мир вокруг виделся нерезко, точно сквозь расфокусированную камеру, но часть сознания сохраняла способность к наблюдению и анализу. Он понимал, что Йеллен видит его ужас и растерянность и наслаждается ими, как лакомством. Директор развлекался: на свой то ли садистский, то ли вампирский лад… Ничего не оставалось, кроме как развлечь его.

— Господин Йеллен, — проговорил Николас, когда они уже миновали две террасы и приближались к стоянке, — вы шутите?

— Шучу? — тот улыбнулся. — Скорее, размышляю вслух.

— Не так давно, — медленно сказал Николас, пытаясь найти опору, — вы говорили, что хотите возобновить торговлю и дарите нам заводы…

Йеллен покачал головой.

— Это только одно из возможных решений, — пояснил он мягким тоном, противоречившим смыслу слов. — Показательная казнь мятежной планеты для нас выгоднее, чем мирное урегулирование конфликта. Никто не посмеет бунтовать, когда осознает, чем заканчиваются бунты. Совет не станет возражать. Под предлогом борьбы с тоталитаризмом можно сделать практически что угодно.

У Николаса закружилась голова. Он уставился себе под ноги.

Я предполагал, что меня станут запугивать, подумал он, и оказался прав. Я действительно в ужасе. Но теперь Неккен должен чего-то потребовать от Циа. Йеллен, подонок, скажи, наконец, чего ты хочешь. Я больше не могу.

— У вас поразительная выдержка, — отметил директор. — С каждой минутой вы нравитесь мне всё больше.

— Господин Йеллен…

— Дальнейшее развитие событий, — с улыбкой закончил тот, — зависит от вас.

На полпути между Лораной и Плутоний-Сити располагается космопорт «Пригорки». В конце войны там закрепились остатки правительственных войск. Штурм космопорта стал последним сражением Гражданской — не самым масштабным, не самым кровопролитным, но самым страшным.

К тому времени противник уже сдал нам столицу, президент был убит, члены правительства бежали с планеты. Но они отчаянно взывали к Совету, они всё ещё ждали появления миротворцев, которые должны были прийти во всеоружии гуманизма и свергнуть военную хунту… В Сверхскоплении не могло быть другой диктатуры, кроме диктатуры Тикуанов. Никакой другой власти.

Мы тоже ждали.

Мы предполагали, что после появления миротворцев война станет партизанской, и готовились к этому. Перед Народной Армией стояла задача всемерно осложнить контингентам Совета вторжение на Циалеш. А значит, космопорт нужно было взять, и взять в кратчайшие сроки.

Отступая из Лораны под натиском Народной Армии, правительственные части «эвакуировали» детей из городских школ. Полторы тысячи детей, от шести до двенадцати лет. Их держали в заложниках в ангарах Пригорков, официально заявляя, что хотят вывезти их с планеты и тем самым спасти будущее Циалеша от жизни при тоталитаризме. Военкоры отсылали на Сердце Тысяч пронзительные репортажи о героических защитниках законной власти, которые ценой своих жизней… и так далее.

Разумеется, они не собирались никого «эвакуировать». Не потому, что отцы и матери этих детей дневали и ночевали у нашего штаба, требуя дать им оружие, чуть ли не с голыми руками собираясь идти на штурм. Им попросту не хватало кораблей. Самим героям демократии ещё предстояло рвать друг другу глотки за место на них.

Но наши войска не могли идти на штурм. Никакие меры предосторожности не смогли бы уберечь от трагедии, только чудом удалось бы спасти всех. А враг позаботился бы о том, чтобы чуда не случилось. Красочные фотографии жертв кровавого режима, которые можно предъявить Совету, были ценнее детских жизней. Все понимали, что с началом штурма солдаты откроют огонь по маленьким заложникам, сделают пару тысяч фотографий, чтобы выдать их за зверства Народной Армии, а потом сбегут с планеты.

План операции обсуждали больше суток. Пытались предусмотреть всё, спорили. Предлагали даже согласиться на «эвакуацию», лишь бы дети не пострадали. О гуманности этого решения тоже можно было спорить… вот только врагу оно вышло бы поперёк всех планов, поэтому идти с ним на переговоры было крайне опасно. Последствий никто не мог предсказать, не исключалась возможность провокаций. Я присутствовал на заседании штаба и всё яснее видел, что комдив Уайтли просто не может решиться. Он начинал карьеру в правительственных войсках и хорошо понимал, что такое имидж, когда речь идёт о решениях Совета Двенадцати Тысяч. Кроме того, на его плечи ложилась ответственность за возможные жертвы.

Мы теряли время.

С утра я полагал, что имею только совещательный голос. К вечеру я понял, что это не так. Да, я был гражданский, но я был единственный в штабе человек из команды товарища Кейнса. Я имел власть решать, сколько стоит имидж и сколько за него можно платить.

Я должен был отдать приказ.

Когда я окончательно в этом убедился, то потребовал слова. Я видел, как на измученном лице Уайтли на миг засветилось облегчение.

— Товарищ комдив, — сказал я, — действуйте. Ответственность беру на себя.

Уайтли рывком встал.

— Так точно, товарищ начупр! — отчеканил он так, словно не комдивом был, а рядовым.