Мэй чмокнула мать в щеку и ушла; воздух еще хранил дневное тепло. Она отъехала от дома, направилась к шоссе. Но письмо лежало на коленях, и Мэй одолело любопытство. Она съехала на обочину и вскрыла конверт.
Дорогая Мэй,
Да, можно и нужно прочесть это перед камерой. Я предполагал, что ты так и сделаешь, и пишу не только тебе, но и твоей «аудитории». Привет, аудитория.
Мэй почти расслышала вводный вдох — Мерсер готовился толкнуть ударную речь.
Я больше не могу с тобой видеться, Мэй. Не то чтобы наша дружба была постоянна или идеальна, но я не могу быть тебе другом и при этом участвовать в твоем эксперименте. Мне жаль тебя терять — ты была для меня важным человеком. Но мы с тобой выбрали очень разные пути эволюции и вскоре так отдалимся друг от друга, что общаться больше не сможем.
Если ты была у родителей и твоя мать отдала тебе эту записку, значит, ты видела, как действуют на них ваши штучки. Я пишу, повидавшись с ними, — оба вымотаны, измучены этим потоком, который ты на них обрушила. Это чересчур, Мэй. И это неправильно. Я помог им прикрыть кое-какие камеры. Даже ткань купил. И сделал этос радостью. Они не хотят веселых и грустных смайликов, им не нужны кваки. Они хотят быть одни. Пне под наблюдением. Да блин, никакие услуги не стоят того, чтоб за тобой надзирали.
Если дела пойдут так же, скоро возникнет два общества — вернее, я надеюсь, что их будет два: то, которое строишь ты, и другое, альтернативное. Ты и тебе подобные весело и добровольно станут жить под надзором, вечно наблюдая друг за другом, комментируя друг друга, голосуя друг за друга, нравясь и не нравясь друг другу, улыбаясь, хмурясь и прочим манером почти ничего не делая.
На запястье уже потекли комментарии. «Мэй, ты правда была такая молодая и глупая? Как тебя угораздило встречаться с этим ничтожеством?» Таков был самый популярный комментарий, однако вскоре его затмил другой: «Нашелся его портрет. У него что, снежный человек в роду?»
Она почитала дальше:
Я всегда буду желать тебе только добра, Мэй. И я надеюсь, хотя и сознаю, сколь это маловероятно, что когда-нибудь ваше самоупоение, эта ваша вдохновенная и безудержная экспансия зайдут чересчур далеко на своих глиняных ногах, обрушатся, и к тебе вернется некое ощущение перспективы и человечность. Блин, да что я несу? Все уже зашло чересчур далеко. Не так: я жду того дня, когда некое голосистое меньшинство наконец-то восстанет и скажет, что все зашло чересчур далеко, что этот инструмент, коварнее всех человеческих изобретений, должен быть обуздан, взят под контроль, обращен вспять и, что всего важнее, нам нужна возможность отказываться от него. Мы теперь живем при тирании, где нам не дозволено…