Сфера

Мэй глянула на запястье. Уже возникло четыре новых онлайн-клуба ненавистников Мерсера. Кто-то предлагал стереть его банковский счет. «Только слово скажи», — написали ей.

Но теперь я сознаю, что, даже если вас сбросят с вершины, даже если «Сфера» исчезнет завтра, вероятнее всего, ей на смену придет нечто похуже. В мире есть тысячи других Волхвов — носителей еще более радикальных соображений о том, что частная жизнь сама по себе преступна. Только я подумаю, что хуже быть не может, всплывает очередная девятнадцатилетняя девочка, и на фоне ее идей «Сфера» смотрится каким-то фестивалем гражданских свобод. И вас, народ (а теперь я знаю, что «вы, народ» — это «почти весь народ»), ничем не напугаешь. Сколько за вами ни следи, вы нимало не тревожитесь и ничуть не сопротивляетесь.

Одно дело — измерять себя, Мэй. Вот как ты со своими браслетами. Я могу смириться с тем, что ты и прочие такие же отслеживают свои перемещения, записывают все свои поступки, собирают на себя досье в интересах… Ну, я не знаю чего. В каких-то ваших интересах. Но этого мало, правда? Вам нужны не только ваши данные — вам нужны мои. Вы без них неполны. Вы больные люди.

Так что я пошел. Когда ты это прочтешь, я уже буду под радарами, и я думаю, не я один. Да что там, я знаю, что не я один. Мы станем жить в подполье, в пустыне, в лесах. Мы будем беженцами или отшельниками, горемычным, но необходимым гибридом тех и других. Потому что мы — это мы.

Я думаю, это какой-то второй великий раскол: сложатся два человечества — отдельные, параллельные. Одни поселятся под колпаком, который создаешь ты, другие станут жить — пытаться жить — подальше от него. Мне до смерти страшно за всех нас.

Мерсер

Она прочла письмо перед камерой, понимая, что зрителям, как и ей, оно кажется абсурдным и истерически смешным. Налетел ураган комментариев — встречались удачные. «Снежный человек вернется в естественную среду обитания!» и «Туда и дорога, Йети». Но Мэй так развеселилась, что отыскала Фрэнсиса, а когда они встретились, он уже прочел транскрипт Мерсерова письма, опубликованный на полудюжине сайтов; один зритель из Мизулы зачитал письмо, нацепив напудренный парик и фоном подложив псевдопатриотическую музыку. Ролик набрал три миллиона просмотров. Мэй хохотала, сама пересмотрела ролик дважды, но ловила себя на том, что сочувствует Мерсеру. Он упрям, но не глуп. У него еще есть надежда. Его еще можно переубедить.

* * *

Назавтра Энни снова оставила ей бумажную записку, и они опять уговорились встретиться в соседних туалетных кабинках. Мэй лишь надеялась, что после второй серии крупных открытий Энни нашла способ поставить их в широкий контекст. Под стенкой кабинки Мэй разглядела носок туфли. Выключила звук.

Говорила Энни хрипло:

— Слыхала, наверное, что теперь еще хуже?

— Что-то слышала. Ты плакала? Энни…

— Мэй, по-моему, я не справлюсь. Одно дело знать, что творили предки в тридевятом Старом Свете. Про себя я думала, понимаешь, типа, ладно, они приехали в Северную Америку, начали с чистого листа, всё оставили в прошлом. Но Мэй, бляха-муха, знать, что они и здесь были рабовладельцами? Твою мать, что за идиоты? Что это за люди такие, из которых я получилась? Наверняка я тоже больна чем-нибудь.

— Энни. Ну зачем об этом думать?

— Как это — зачем? Я больше ни о чем думать не могу…

— Ладно. Хорошо. Только, во-первых, успокойся. А во-вторых, нельзя так лично. Надо отстраняться. Немножко абстрагироваться.