Сфера

Она поглядела Кальдену в лицо — во внезапном синем свете оно походило на скульптуру Бранкузи:[21] гладкое, идеально овальное. Брови — как римские арки, нос — как мордочка мелкого морского зверька.

— Этим мудакам вообще здесь не место, — сказал Кальден. — Свора придворных шутов явилась развлекать королей. Не вижу смысла, — прибавил он, встав на цыпочки и озираясь. — Пойдем отсюда, а?

По пути они отыскали стол с едой и питьем, взяли тапас, сосиски, стаканы с красным вином и перешли под лимонные деревья за «Эпохой Викингов».

— Ты не помнишь, как меня зовут, — сказала Мэй.

— Не-а. Но я тебя знаю и хотел повидаться. Потому и был рядом, когда усатый напрыгнул.

— Мэй.

— Точно. Я Кальден.

— Я знаю. Я запоминаю имена.

— А я стараюсь. Постоянно. Так ты дружишь с Джосией и Дениз? — спросил он.

— Не знаю. Ага. Они мне проводили экскурсию в первый день, ну и мы потом пересекались. А что?

— Да так.

— А ты-то чем тут занимаешься?

— А Дэн? Ты тусуешься с Дэном?

— Дэн — мой начальник. Ты не скажешь, чем занимаешься, да?

— Хочешь лимон? — спросил он и встал. Не отрывая взгляда от Мэй, потянулся к ветке и сорвал крупный лимон. Была в этом маскулинная грация — в этом плавном движении вверх, на удивление медленном, — похоже на ныряльщика. Вручил ей добычу, даже не взглянув.

— Зеленый, — сказала Мэй.

Он сощурился, вгляделся:

— Ой. Я думал, получится. Сорвал самый крупный, какой попался. Должен был оказаться желтым. Давай, вставай.

Он протянул ей руку, помог встать, поставил в шаге от кроны. Потом обнял ствол и затряс, пока лимоны не посыпались дождем. Пять или шесть упали на Мэй.

— Господи боже. Извини, — сказал он. — Я придурок.

— Да нет. Все хорошо, — ответила она. — Они тяжелые, два попали по голове. Мне понравилось.

И тогда он к ней прикоснулся — ладонью обхватил ей затылок.

— Очень больно?

Она сказала, что все нормально.

— Кого любим, того и губим, — сказал он, и его лицо нависло над нею темным пятном. Будто сообразив, что это он такое сказал, Кальден откашлялся. — Ну, короче. Так мои родители говорили. А они меня любили беззаветно.

* * *

Утром Мэй позвонила Энни — та мчалась в аэропорт, улетала в Мехико разруливать какой-то законодательный дурдом.

— Я познакомилась с загадочным человеком, — сообщила Мэй.

— Это хорошо. Я невеликая поклонница того, другого. Галлиполи.

— Гаравенты.

— Фрэнсиса. Он нервозный мышь. А этот новый? Что нам о нем известно? — Мэй чувствовала, как Энни подгоняет разговор.

Мэй попыталась описать, но поняла, что ей недостает данных.

— Худой. Карие глаза, довольно высокий…

— И все? Карие глаза и довольно высокий?

— Нет, погоди, — сказала Мэй, сама над собой смеясь. — У него были седые волосы. Он седой.

— Стоп. Что?

— Он молодой, но седой.

— Так. Мэй. Это ничего, если тебе нравятся деды…

— Да нет. Он молодой, точно.

— Моложе тридцати, но седой?

— Клянусь тебе.

— Я здесь таких не знаю.

— Ты знаешь все десять тысяч человек?

— Может, у него временный контракт. Фамилию спрашивала?

— Пыталась, но он очень уклончивый.

— Ха. Как-то не ЭкоСферно, а? И прямо седой?

— Почти белый.

— Как пловец? У них шампунь такой, знаешь?

— Нет. Не серебристый. Просто седой. Как старик.

— И ты уверена, что он не старик? Типа как с улицы?

— Нет, не такой.

— Ты по улицам бродила, Мэй? Тебя возбуждает стариковский запах? Если мужик сильно старше? Затхлый, знаешь? Как мокрая картонка. Тебе нравится?

— Я тебя умоляю.

Но Энни развлекалась и остановиться не пожелала:

— Пожалуй, это утешительно — знать, что он всегда может монетизировать пенсионные накопления. И он, наверное, так благодарен за малейшую нежность… Ой ёпть. Я в аэропорту. Перезвоню.

Энни не перезвонила, но слала сообщения из самолета, а потом из Мехико — забрасывала Мэй фотографиями всяких уличных стариков. «Этот? Или этот? Или этот? Ese? Ese?[22]»

Мэй оставалось только недоумевать. Как это она не выяснила фамилию Кальдена? Она порылась в справочнике компании и ни одного Кальдена не нашла. Попробовала Кальдана, Кальдина, Хальдена. Ничего. Может, она неправильно пишет, неверно расслышала? Можно было бы поискать точнее, если б она знала, из какого он отдела, в каком корпусе работает, но она не знала ничегошеньки.

Однако ни о чем больше думать не могла. Его белая футболка, его грустные глаза, что старались скрыть грусть, его узкие серые брюки, то ли стильные, то ли уродские — в темноте не разберешь, и как он обнял ее под утро, когда они дошли до вертолетного поля, надеясь посмотреть вертолет, а потом, ни одного не обнаружив, вернулись в лимонную рощу, и там он сказал, что ему пора, она доберется сама до автобуса? Он указал на вереницу автобусов в паре сотен ярдов, и Мэй улыбнулась, сказала, что справится. И внезапно он притянул ее к себе, слишком внезапно, она и не поняла, чего он хочет — поцеловать ее, пощупать, что вообще? А он расплющил ее об себя, правый локоть у нее на спине, правая ладонь у нее на плече, левая гораздо ниже, смелее, у нее на крестце, растопыренными пальцами вниз.

Потом он отстранился и улыбнулся:

— Точно справишься?

— Точно.

— Не боишься?

Она рассмеялась:

— Нет. Не боюсь.

— Это хорошо. Доброй ночи.