Сфера. Сборник

Весь строй сломался, развернувшись вслед за этим жестом. Развернулись и замерли в оцепенении. Сашка пятился в сторону самолета с каким-то жутким выражением на лице, беспомощной улыбкой потерявшего рассудок человека. Когда до вращающихся лопастей оставалось чуть больше метра, уже все кричали:

– Стой, идиот! Остановись, убьет!

Сначала показалось, что в сторону отлетела только ушанка, но через мгновение все увидели, что вместе с ней летели осколки черепной кости и серые, перемешанные с красным, брызги.

Вечером, после возвращения в училище, роту выстроили в казарме. Пришли все старшие офицеры, начальник училища, начальник политотдела, начальник учебной части. Все говорили коротко, выражали соболезнование и прочие, принятые в таких случаях, формальности.

Лейтмотивом звучало «несчастный случай». В итоге это и было квалифицировано как несчастный случай – почти рядовое событие в армейской жизни. В жизни огромной армии на просторах огромной страны.

Сёмкин второй взвод собрали в Ленинской комнате. И там разговоры уже были другие. Понятно было, в каком шоке находились очевидцы жуткой картины гибели их командира. Опрашивали вначале всех вместе, потом до глубокой ночи офицер особого отдела и замполит батальона вызывали к себе по одному. Пытались как-то выяснить, чем вызвано было такое странное, необъяснимое поведение сержанта; подозревали чуть ли не самоубийство. Но в конце концов не удалось ничего добиться от ошарашенных, подавленных ребят. Многих стошнило прямо там, на аэродроме, и почти все так до конца и не пришли в себя.

Начальник политотдела, уже во втором часу ночи, еще раз собрал второй взвод и поговорил с курсантами: по-отечески попросил не распускать слухов, не опускаться до какой-то мистики и, еще раз посочувствовав, сообщил, что дает всем кратковременный отпуск на три дня.

Попасть в высшее военное училище было в этих краях очень престижно, а второй взвод считался «блатным» – это были дети разного рода начальников и чиновников, которые пристраивали туда своих сыновей, используя всю мощь властных преференций и связей. Так что у половины взвода в городе и области жили родители. Остальных прихватили с собой имеющие родню курсанты – кто одного, кто двоих, просто по дружбе. Сёмка сказал, что у него есть невеста, и его отпустили, не вдаваясь в подробности.

Ира своего друга никогда прежде не видела в таком состоянии. Осунувшийся, испуганный, ей даже показалось, что его трясло, когда он думал, что она на него не смотрит. К еде не притронулся, только выпил две кружки чая. Она, тактичная девочка, не задавала вопросов, понимая, что в таком состоянии лучше дождаться, когда он сам скажет о том, что произошло. Он заговорил жарко, быстро сбиваясь, глотая окончания, и нес какую-то несусветность, из которой Ира разобрала только то, что ему надо к бабке-знахарке.

– Ну, есть же всякие тетки, бабки, которые заговаривают, порчу снимают, предсказывают?

Вот к одной из таких Сёмка вдруг страстно захотел попасть и чуть не умолял свою девушку, чтобы она помогла найти ее.

– Может, тебе валерьянки налить?

– Налей!

Эта его готовность даже к валерьянке испугала ее больше, чем весь поток мутного Сёмкиного сознания.

В конце концов, ему пришлось рассказать про гибель их сержанта, конечно, без жутких подробностей, и про то, что он этого сержанта очень сильно ненавидел. Сёмка раз за разом повторял: «Очень сильно ненавидел», и вот он думает, что, может быть, это его ненависть, такая сильная, этого сержанта и убила. И ему надо как-то справиться с этими его внутренними силами, которые ему самому никак ни понять, ни усмирить не удается.

Если бы Шлосберг просил Иру о таком одолжении в обычной ситуации, в спокойном разговоре, то она, скорее всего, отмахнулась бы от него, и, на самом деле, никаких «бабок-колдуний» она не знала. Но в этот раз, глядя на трясущегося, горячо выплескивавшего эти свои нескладные фразы парня, у нее, словно фонариком, в памяти высветило одно имя – Надежда Вишневская, мама ее детской подружки. Детской, потому что дружили они в детском саду, а потом учились в разных школах и виделись редко, но Ирина помнила странные рассказы про ее мать: будто обладала она экстрасенсорными способностями и даже кого-то вылечила, но больше и от родителей, и от некоторых знакомых слышала, что говорили о Надежде недоброжелательно: «Темная сила, темные дела».

Миловидная, лет сорока пяти, женщина, черные волосы, темные глаза, сидела напротив Сёмки за столом светлого дерева в обычной квартире обычной пятиэтажки. Он только начал рассказывать свою историю, повторяя то, что говорил Ирине, лишь несколько все упорядочив, но Надя, прервав его после нескольких слов, взяла Семёна за руку и внимательно посмотрела в глаза. Сёмка заморгал и сощурился, испытывая от пристальности этого взгляда все возрастающую неловкость.