Сфера времени

— Боишься? — на лицо её набежала тень. В близи было отчётливо видно, что женщина уже не молода, — Правильно делаешь. Страх, пока он не перерос в панику даёт пишу для ума. Знаешь лишнее? Возможно. Знания — это не только сила, но и огромная ответственность. Много ума на то, чтобы принять свою судьбу вслепую, не нужно, но решиться на серьезный шаг, зная и понимая, что тебя ждет впереди, — вот на это требуется воля воистину княжеская. Была б ты глупой крестьянкой, коей тебя считают в Муроме, я б и говорить бы с тобой не стала. Выполнил бы Давид своё обещание перед Богом, а после как надобно стало, отпустил бы тебя в монастырь, да женился на ком велено. А так. Сама решай. Вот кошель. Здесь четыре новгородские гривны серебра. Хватит, чтоб уйти и начать жизнь как пожелаешь. Будь здрава.

Сказав это, она встала и вышла. Фрося осталась одна. Недошитое платье лежало на столе.

Что делать?

Взять деньги и сбежать или остаться и прожить хотя бы двадцать лет в мире и достатке?

Высокий статус даст много свобод, защиту, но и плата будет высока. Знать, когда умрут близкие люди, и ничего не смочь сделать, потому что всё это уже произошло и задокументировано. Удастся ли пробить резиновый щит истории и как быстро затянется пробоина бытия? Не проще ли уйти, строя свою судьбу вдалеке от исторических вихрей. Не она, так какая-то другая «Феврония» станет женой князя Давида.

Мысли, замкнутые цепью, ходили по кругу, словно заключённые. И у каждой было по гире. Несколько часов Ефросинья просидела неподвижно. Боясь хоть на что-то решиться. Отзвонили бархатным звоном колокола, созывающие на вечернюю службу. В комнату вошла Ретка и принесла ужин.

Фрося посмотрела на девочку и представила, что её нет рядом. Вот уйдет она, а ребёнок тут жить останется. И не увидятся они больше.

Снова придётся потерять людей, к которым привыкла, с которыми хорошо и интересно. Шаг — и не будет хитрого прищура отца Никона, бесшабашной улыбки Юры. И Давида не будет с его суровым спокойствием. А будет лишь неизвестность и открытый финал.

Нормальный, привыкший к комфорту человек, попав в сложную ситуацию, постарается найти точку опоры. Захочет создать вокруг себя уют, а не мчаться в неизвестность. Однако у всего есть цена. У неё же кредит буде в двадцать лет, и отдавать его придется детям. Кровью и железом. Удастся ли их спасти?

Бежать или остаться? Принять судьбу или идти против? А есть ли она, это самая судьба? Или это всего лишь миф, призывающий к смирению?

Что если, попав в прошлое, она уже изменила историю, и старые сюжеты потеряли актуальность? Теперь впереди лишь чистое полотно бытия? Крои, как хочешь, слово платье свадебное.

А может не стоит мыслить глобально, ворочая миры и время, а просто жить? Постараться наладить быт и урвать кусочек тихого счастья рядом с надёжным человеком. Вдруг выйдет. Уйти ведь всегда можно. В любой момент. И с каждым днем, с каждой накопленной гривной это сделать будет проще и безопасней. А дети? Так у неё ещё как минимум год гормональная контрацепция действовать должна. Время обдумать и решить будет.

Так, сменив истеричные метания на конкретные планы, Ефросинья наконец успокоилась и поужинала. А после еды вспомнила ещё одну проблему, которую ей предстоит теперь решить — отец Никон и его интриги.

Поднялась, умылась, перемотала растрепавшийся плат, отряхнула платье и пошла искать игумена.

Территория Борисоглебского монастыря была огромна. Здесь и великолепный деревянный терем, построенный еще князем Глебом Владимировичем, и чудесная воздушная церковь с куполами-луковками, и сам мужской монастырь — строгий, монументальный, суровый. Дома служителей, трапезная, хозяйственные постройки и лес, более похожий на парк.

Служба давно закончилась, и люди разошлись. Поспрашивав тех немногих, кто встретился ей на пути, Фрося направилась к небольшой часовне у северных ворот. Дверь была не заперта. Закатный солнечный свет струился сквозь окно. Женщина зашла вовнутрь и в удивлении застыла.

Фреска во всю стену поражала воображение. Ефросинья никогда не видела ничего подобного. Не представляла, что в русской живописи тринадцатого века может быть картина, наполненная композицией и динамикой.

Адам и Ева тянулись друг к другу через раскидистое дерево. Яблоня же стояла столпом, разделяя общий вид на две части. Фон в каждой половине был разный, словно за каждым из супругов остался свой мир. Адам застыл за мгновенье до взятия яблока. Ева вроде бы и предлагает плод, но возникает чувство, словно Адаму до него ни за что не дотянуться. Змей-искуситель, словно Уроборос, свернулся в ногах пары, пожирая свой хвост.

Кто мог нарисовать это чудо? За триста лет до Микеланджело?

— Не правда ли, Ева удивительна? — раздался за спиной голос игумена.

Ефросинья пожала плечами. Если и предположить, что ей хоть кто-то нравился из ветхозаветных персонажей, то это, пожалуй, была веселая вдовушка Юдифь, взявшая в плату за ночь голову незадачливого полководца. С Евой же у неё были свои ассоциации. Личные.