Сфинксы северных ворот

— Это мое дело, я отчитываться не обязана. Я все листья на лужайке прибрала и засыпала костер землей. Посуду помою завтра вечером, когда вернусь.

— Ну, хорошо! — сдалась Симона, поднимаясь из-за стола. Ее смуглые щеки сильно разрумянились. — Идем, хотя бы закрою за тобой калитку. Что за причуды…

Продолжая ворчать, она ушла вслед за Жанной, не проронившей ни одного слова на прощание. Когда женщины скрылись за стеклянной дверью, ведущей на террасу, Пьер облокотился о стол, отламывая очередной кусок хлеба. Он, на крестьянский лад, макал его в вино и с наслаждением жевал. Грубое, но приятное лицо хозяина дома раскраснелось так же, как у жены. Александра отметила про себя неуловимое сходство этих, в общем, совсем непохожих людей, то сходство, которое возникает у супругов, долго живущих вместе.

— Жанна просто чудовище! — смеясь, проговорил Пьер, прожевывая размокший мякиш. — Она вертит нами, как хочет, по настроению. Грубиянка страшная! Но… неоценима. Знает всех, все умеет, со всем справляется. Ведь ей за семьдесят, а работа в руках так и кипит! Мы с женой двенадцать лет назад, когда купили это владение, наняли ее кем-то вроде привратницы — чтобы присматривала за садом, пока идет стройка, и гоняла любопытных… А потом уж, когда она себя показала, доверились ей полностью!

— Одна работница на такое поместье, как ваше…

Александра не собиралась льстить владельцу усадьбы, но ее замечание явно доставило Пьеру удовольствие. Откинувшись на спинку стула, он отодвинул опустевший бокал и закурил. Его глаза, полуприкрытые припухшими веками, удовлетворенно поблескивали.

— Поместье немалое, — согласился мужчина. — Но в саду ей помогают Дидье и садовник, тот появляется раз в неделю. Дом небольшой, всего восемь комнат, и Симона многое делает сама. В основном Жанна командует нами, когда мы тут бываем!

И он беззлобно рассмеялся. Александра тоже улыбнулась. Однако она следила взглядом за движением минутной стрелки на часах, висевших над бездействующим камином, выложенным из желтоватого песчаника. «Уже десятый час… — Ее сердце сжималось от смутной беспредметной тревоги. — Когда я вернусь в „Дом полковника“, будет глубокая ночь…» Сама эта мысль наводила на женщину панику, в которой она не смела себе признаться. «Я ведь не верю всем этим россказням… И не боюсь…» Однако перед ее внутренним взором вновь и вновь возникало застывшее лицо Натальи, ее сумрачный, непроницаемый взгляд. Художницу не оставляли мысли и о другой женщине — незнакомой белокурой мадам Делавинь, матери четверых детей, которая, должно быть, уже спала в клинике, напичканная лекарствами, позабывшая и о прежней жизни, и о собственной прежней личности.

— Покажите же мне, что вы привезли! — Словно услышав ее тревожные мысли, хозяин внезапно заговорил деловым тоном. — Час не ранний, здесь, в деревне, все до сих пор ложатся вместе с солнцем! Мне, деревенскому, это по нраву, а вот жена мается вечерами от безделья… Здесь в кафе с друзьями не посидишь, что да, то да.

Они поднялись в кабинет, обставленный с удручающей роскошью и поразительной стилевой неопрятностью, — иными словами художница не могла выразить свое впечатление. Она с большой симпатией относилась к манере смешивать разностильные предметы в одном интерьере, считала высшим пилотажем умение сочетать несочетаемое и устраивать свидания никогда не встречавшимся временам и именам… Но, увидев в кабинете Пьера свежие обои тисненой кордовской кожи, вызолоченные щедро, как архиерейская риза, пахнущие резко, как прилавок с пряностями, здесь же — огромный письменный стол в барочном стиле, ампирные суховатые консоли с бронзовыми накладками, на которых скучали старинные фаянсовые вазы, горки с красным баварским стеклом и китайским нефритом, Александра окончательно убедилась в том, что хозяин особняка так же неразборчив, как и богат. Все это было баснословно дорого, несомненно, редкостно и, возможно даже, подлинно… Но собрано без внимания к душе и смыслу этих вещей, в результате чего все предметы словно сторонились друг друга, как незнакомые гости, случайно оказавшиеся на празднике, который им безразличен.

«„Дегенеративное искусство“ ему, скорее всего, само по себе неинтересно! — раздумывала она, раскладывая на столе часть содержимого чемодана и кося взглядом на расположившегося в кресле Пьера. — Но сейчас оно в моде и постоянно повышается в цене. Рисунок, который пару лет назад стоил тысячу евро, теперь легко идет за пять. Причина, должно быть, в этом!»

Когда она закончила устраивать маленькую выставку, дававшую понятие как о самых ценных экспонатах коллекции, так и о рядовых, в кабинет вошла запыхавшаяся Симона с бокалом вина в руке.

— А я думала, вы меня дождетесь внизу! — воскликнула она. Подойдя к столу, осмотрела рисунки и поморщилась: — Фу, какое уродство! Это рисовали психически ненормальные люди!

— Ты говоришь прямо как Йозеф Геббельс! — с иронией заметил муж. — Он изо всех сил боролся с «дегенеративным искусством», и в результате, выставка этих художников имела грандиозную рекламу и успех…