Сфумато

Давид Маркович кивнул. С этим трудно было спорить. Точнее, он бы хотел с этим поспорить, это было невозможно, так не должно было быть, но было.

Люди ехали и ехали, их отправляли очень далеко от тех мест, где они жили, сначала экстремистов «явных», потом тех, кто писал о них, затем тех, кто проходил свидетелями – здесь часто все они встречались. Конца этому не было.

Давид Маркович думал иногда, когда разрешал себе: а что, точнее, кто теперь там, откуда увезли его, Ивана Павловича и тракториста с пухлыми щеками и вообще всех, кто сейчас здесь, в кластерах, что ближе и дальше?

Но это страшные мысли, их надо гнать, их слышно, а это опасно. Ничего нет опаснее.

– Но люди не любят переезжать, – проговорил Сергей Петрович, – они не любят менять обстановку и развиваться, поэтому они начинают волновать себя вредными мыслями. Вы меня понимаете?

Давид Маркович вздрогнул – его мысль была услышана.

– Оппортунистами становятся люди, а с этим мы будем бороться, – резко завершил Сергей Петрович.

Он снова отошёл к окну и закурил.

– А что от меня будет нужно? – осторожно спросил Давид Маркович.

Оперуполномоченный поморщился, было в этом что-то разочарованное, словно он увидел обычное и надоевшее, что видел всякий раз, подводя очередного нужного ему человека к черте, за которой два пути, но нет выбора.

– Давид, вот чего ты ждёшь? – спросил он. – Что я тебе должен сказать? Как там – сущая безделица, самая малость, так писали в ваших романах об ужасах кровавой гэбни? Все эти ваши романы суть замаливание. Вот все подписали, но не я, все стучали, но не я, а если пишут, что подписали какую-то бумажку, так это ж формальность, и никогда потом ничего и никому. Перехитрили, вот именно они-то, пишущие, и перехитрили. А то мы ж дураки, чекисты. Испуганный вусмерть поэт, что в окно прыгает от страха, когда мы в дверь стучим, нас, когда мы его под окошком ловим и привозим в серое здание, вдруг обводит. Почитать, так все ваши интеллектуалы, борцы с режимами ясноглазые стояли насмерть, а мы им руки ломали и ноги, жён насиловали с дочерьми на глазах, чтобы потом пару подписей получить и расстрелять. Нет, Давид, человек слаб, ты слаб, они были слабы и будут слабы. Подписывали всё от страха, ещё до того, как их ломать начинали по-настоящему.

– А почему тогда ломали потом? – так же осторожно задал ещё один вопрос Давид Маркович.

– Потому что враги.

– Чьи?

– Государства. И народа.

– А какого народа я сейчас враг, после Конвенции? – спросил Давид Маркович, понимая, что вот это уже совершенно лишнее, но сложно было не задать этот вопрос, очень сложно.

Сергей Петрович заулыбался. Широко заулыбался – ему понравился вопрос, – и Давиду Марковичу стало спокойнее.

– Ну наконец что-то услышал от тебя не по схеме, – сказал он и протянул Давиду Марковичу сигарету, – закури. Хорошие. Пойдём к окну. Не бойся, не выпрыгнешь. Да и невысоко здесь.

Прозвучало это не как шутка. «Выпрыгивали», бывало такое.

– Вот смотри, – проговорил Сергей Петрович, затягиваясь и показывая на улицу, – кого ты видишь? Там люди. Они идут по своим делам. У них у всех есть занятия. Это – простые люди. Все непростые дальше, севернее. Это наша работа, чтобы так было. А эти люди, что здесь, – народ. Колхозники. Лавочники. Говновозы. Вечный и глубинный народ. Им надо объяснять, что на них одних надежда, потому они говно и возят. Без этого нельзя, ты же не станешь всю жизнь говно возить без сакрального смысла?

– Если только заставите, – проговорил Давид Маркович.

– Заставить всех невозможно. А дать святую цель и извечного врага не так сложно, как кажется. И недорого, уж точно дешевле лагерей. Тогда они всё делают сами. Цели можно менять и врагов тоже. Это несложно.

– Но мы-то вам зачем тогда? Я, например?

– Понимаешь, сами они не умеют рассказывать. Они могут только про глупых баб и нечистую силу придумывать. Затем вы и нужны, потому всех вас нельзя в якутские карьеры. Никто, кроме вас, врагов народа, не расскажет про вас народу лучше. Ты нужен, сам народом не будучи, чтобы ему, народу, рассказывать, какой он великий и с хитрецой, и про себя, какой ты подлый враг – сало народное жрёшь задарма, толку от тебя никакого, одни диверсии. Агент, одно слово. Чей – неважно, это по обстоятельствам. Вот и выходит, что ты со своей газетой в деле борьбы с вами незаменим. Они, кроме неё, ничего не читают. И им хорошо.

Давид Маркович вспомнил тракториста с пухлыми щеками. Да, спорить было сложно.

– Думаешь, мы вас повысылали по удалённым кластерам? Нет, они. Потому что вы ему, народу, враги. Потому что у вас очки. Музыка у вас странная. Книги толстые. Вы заговоры плетёте. Потому что и то самое говно они возят, а вы нет, вы его только производите. Из хлеба, который они делают. Лишние вы народу. Чуждые. А чуждый всегда рано или поздно становится врагом.

– И я нужен только для этого? Делать газетёнку?

Сергей Петрович перестал улыбаться и отошёл от окна. Сел в кресло.