Сгореть дотла

Я жду, пока он обогнет дом с тыльной стороны, прежде чем подойти к входной двери. Она маячит передо мной, как призрачные врата в ад. Трепет заставляет мое сердце бешено колотиться в груди, когда я слежу за своим лицом, не желая, чтобы они знали, как сильно они влияют на меня.

Сделав глубокий вдох, я стучу в большую деревянную дверь, ожидая появления мамы или папы. Она уже полностью открыта, и я могу видеть фойе отсюда, но мне не разрешают входить, пока мне не позволят. Я никогда не испытываю свою удачу.

Правила.

Я начинаю переминаться с ноги на ногу. Кажется, проходит вечность, прежде чем мой отец появляется в прихожей, ведущей на кухню.

Мгновенно я вижу, как остекленели его глаза, явный признак того, что он выпил слишком много спиртного для вечера понедельника, который никогда не заканчивается для меня хорошо, и мое тело напрягается, готовясь, зная, что в конечном итоге произойдет.

— Бетани Виктория Эшвилл, ты знаешь, который час? — требует он, глядя на невидимые часы на своем запястье, пока медленно приближается ко мне, и я изо всех сил стараюсь не съежиться под его суровым взглядом.

У Хантера зеленые глаза нашей матери, в то время как мои каким-то образом стали голубыми, и, вероятно, поэтому его радужки — глубокие шоколадные косточки ужаса — вселяют столько страха в мои вены. Его поседевшие волосы коротко подстрижены, а из-за шестифутового роста и стройного телосложения он выглядит слабее, чем есть на самом деле. Я точно знаю, что внешность моего отца может быть обманчивой.

— Мне очень жаль, отец, я только что вышла из школьного автобуса, — отвечаю я, оставаясь там, где стою. Я стараюсь говорить легким тоном, но раздражение, которое он выдает в ответ, говорит мне, что он недоволен. Я внутренне морщусь. Его хмурый взгляд в ответ на мои слова, в купе с веной, выступившей у него на лбу, подтверждают, что за его гневом скрывается нечто большее.

Что могло пойти не так с тех пор, как я ушла в школу? Я буквально провела весь день, следуя своему расписанию, и училась так усердно, как только могла, бродя по коридорам как привидение. Я не могу ничего скрывать в Эшвиллской средней школе, не тогда, когда моя мать является президентом совета по образованию, и перед ней отчитываются и директор, и суперинтендант. Сегодня я даже не осталась ни на один дополнительный зачет.

— Не хочешь объяснить мне, почему ты сегодня получила только пятерку по математике? — спрашивает он, скрещивая руки на груди и пытаясь удержать равновесие, пока мы остаемся в дверном проеме.

Что за черт?

У меня отвисает челюсть, но я быстро захлопываю ее, а глаза расширяются от удивления.

Я буквально прошла тест два часа назад, а мне еще даже не сказали, какой у меня результат.

— Я… я не знаю, я не знала, что их уже оценили, — заикаясь, бормочу я, подбирая ответ, достаточно подходящий, чтобы избавить меня от неприятностей, которые грозят мне, но он уже качает головой. Мои оценки никогда не падают. Никогда. Я не знаю, что я могла бы сделать по-другому.

— Этого недостаточно, Бетани. Я предупреждал тебя. Если ты собираешься жить под моей крышей, то следуй моим правилам. И никак иначе. Я ясно выражаюсь? Твоя мама все еще разговаривает по телефону со школой, пытаясь придумать, как тебе пересдать тест, — выпаливает он, никогда не довольный ничем меньшим, чем пятерка с плюсом. Я киваю в соответствии с его словами, пытаясь изобразить тот факт, что я слушаю и перевариваю то, что он говорит.

Пожалуйста, пусть этого будет достаточно.

Пожалуйста.

Тишина, которая опускается на нас, убаюкивает меня ложным чувством спокойствия. На самом деле мой отец — лучшая версия самого себя, когда он вообще ничего не говорит. Он любит громко высказывать свое мнение, чтобы его все слышали.

Но, похоже, он внезапно понял, как запудрить мне мозги в эти дни, и в ту секунду, когда он выглядывает из-за двери, оглядываясь поверх моей головы, чтобы убедиться, что поблизости больше никого нет, я беру себя в руки.

Мои глаза захлопываются, рука сжимается в кулак, другая крепко сжимает сумку, и мое тело напрягается с головы до пят.

Оглушительный треск раздается вокруг меня, когда удар его открытой ладони обжигает мою щеку. Моя голова склоняется набок, и я замираю, неподвижная, как статуя, слишком напуганная, чтобы взглянуть на него. Я ощущаю жжение под веками из-за шипения боли, разливающейся по моему лицу, пока я готовлюсь к следующему удару.

— Ты позоришь эту гребаную семью, ты меня слышишь? Ты либо следуешь правилам, либо получаешь по заднице, — рычит он, брызгая слюной мне в лицо, пока говорит, но я все еще не могу заставить себя открыть глаза или вытереть лицо, хотя отчаянно хочу этого.

Когда-то давно я бы заплакала и свернулась калачиком на полу, пытаясь умолять его перестать причинять мне боль, но теперь я знаю, что это только заставляет его бить меня сильнее.

Я сбилась со счета, сколько ударов получила от этого человека и своей матери. Каждый из них сокрушает мой дух сильнее, чем предыдущий, независимо от того, насколько оцепенелой я пытаюсь себя сделать.