Сговор остолопов

Несколько часов подряд он пел те народные песни, что выучил там; по-настоящему значимые песни, которые лишь подтвердили мою теорию, что музыка должна, в основе своей, быть инструментом социального протеста и самовыражения. Он продержал нас в этой квартире много часов — мы слушали и просили еще. Позже мы все начали говорить — на многих уровнях, — и я высказала ему все, что было у меня на уме.

— Хо-хм, — неистово зевнул Игнациус.

Он ответил: «Зачем ты таишь это все в себе, Мирна? Почему бы не оповестить об этом мир?» Я рассказала ему, что часто выступала в дискуссионных клубах и в моей группе групповой терапии. И еще рассказала об этих своих письмах редактору, которые печатались в «Новой Демократии», «Человеке и Массах» и «Ну!».

— Вылезай сейчас же из ванной, мальчик! — донесся из-за двери материнский вопль.

— Чего ради? — спросил он. — Вам нужно ею воспользоваться?

— Нет.

— Тогда уходите, пожалуйста.

— Ты сидишь там уже слишком долго.

— Прошу вас! Я пытаюсь читать письмо.

— Письмо? Кто это написал тебе письмо?

— Мой дорогой друг Мирна Минкофф.

— Ты же последний раз говорил, из-за нее тебя из «Штанов Леви» уволили.

— Так и есть. Тем не менее, возможно, это оказалось замаскированной услугой. Моя новая работа может оказаться довольно приятственной.

— Ну какой ужыс, а? — печально вымолвила миссис Райлли. — Из никудышной конторы выгнали, а теперь сосыски на улице торгуешь. Ну, я тебе так скажу, Игнациус. Только попробуй мне, чтоб сосысочник тебя уволил. Знаешь, что Санта сказала?

— Я убежден: что бы она ни изрекла, это было проницательно и язвительно. Я мог бы себе вообразить, что ее издевательства над родной речью довольно затруднительны для понимания.

— Она сказала, что тебе пора надавать по мордасам.

— В ее устах это сравнительно грамотно.

— И что сейчас эта твоя Мирна делает? — подозрительно осведомилась миссис Райлли. — Чего это она так расписалась? Ей хорошая ванная бы не помешала, девчонке этой.

— Психика Мирны способна иметь дело с водой лишь в оральном контексте.

— Чиво?

— Вы не будете любезны прекратить орать, точно торговка рыбой, и ступайте, наконец, по своим делам. Неужели в духовке у вас не жарится бутылка мускателя? Оставьте меня уже в покое. Я очень нервен.

— Невры? Ты ж в этом кипитке ж целый час сидишь.

— Вода уже едва ли горяча.

— Так вылазь из ванной.

— Ну почему вам так важно, чтобы я покинул эту ванну, мамаша? Я действительно вас не понимаю. Неужели как домохозяйку вас в настоящий момент не призывает ни одно дело? Я заметил сегодня утром, что пыль в вестибюле уже формируется в сферические образования величиной почти с бейсбольные мячи. Приберите дом. Позвоните и выясните точное время. Сделайте что-нибудь. Прилягте и поспите. В последние дни вы выглядите довольно осунувшейся.

— Как тут не сунуться, мальчик. Ты ж серце своей бедной мамочке разбиваешь. А вот пади я замертво, что б ты делал?

— Ладно, я не собираюсь принимать участия в этом идиотском разговоре. Продолжайте свой монолог, если угодно. Только тихо. Я должен сосредоточиться на новых непристойностях, которые М.Минкофф замыслила в этом письме.

— Я так больше уже не могу, Игнациус. Вот погоди — скоро найдешь меня на кухне, с инфарком. Допрыгаисси, мальчик. Один останесси на белом свете. Вот упадешь тада на коленки и Боженьке молиться будешь за то, как свою бедненькую мамулечку мучил.

Из ванной донеслось лишь молчание. Миссис Райлли дожидалась хоть всплеска воды, хоть шороха бумаги, но дверь ванной с таким же успехом могла бы вести в склеп. Через минуту или две бесплодного ожидания она протопала по коридору к духовке. Услышав скрип дверцы, Игнациус вернулся к письму.