Сговор остолопов

— Мамочку? У нас тут теперь еще и мамочки завелись? Бизнес совсем завонялся.

— Прошу прощения? — встрял Игнациус.

Женщина его проигнорировала и вперилась взглядом в разломанную пустую коробку из-под кексов на стойке:

— Кто-то здесь пикник себе устроил. Черт побери. Я вам, народ, уже говорила про муравьев и крыс.

— Прошу прощения, — снова встрял Игнациус. — Здесь присутствует моя мать.

— Мне просто повезло, что вы здесь всей этой срани понаразбивали, — я как раз себе уборщицу ищу. — Женщина посмотрела на бармена. — Выставь эту парочку отсюда.

— Слушаюсь, мисс Ли.

— А вы не волнуйтесь так, — сказала миссис Райлли. — Мы уже уходим.

— Совершенно определенно уходим, — подтвердил Игнациус, ковыляя к двери и оставив мать позади сползать с табурета в одиночестве. — Поторопитесь, мамаша. Эта женщина похожа на фашистского коменданта. Она может нас ударить.

— А ну постойте! — завопила мисс Ли, хватая Игнациуса за рукав. — Сколько эти субчики нам должны?

— Восемь долларов, — ответил бармен.

— Да это же разбой с большой дороги! — загрохотал Игнациус. — Вы услышите от наших адвокатов.

Миссис Райлли расплатилась двумя из трех банкнот, отданных ей молодым человеком, и, качнувшись мимо мисс Ли, проговорила:

— Мы-то знаем, когда нас не хочут. Мы свои дела в других местах вести будем.

— И правильно, — отозвалась мисс Ли. — И валите. Дела с такими типами — сплошной поцелуй смерти.

После того, как набивная дверь закрылась за семейством Райлли, мисс Ли изрекла:

— Мамочки мне никогда не нравились. Даже моя собственная.

— А моя была шлюхой, — вымолвил мужчина с формуляром, не отрываясь от газеты.

— В мамочках дерьма навалом, — поделилась житейским наблюдением мисс Ли, стаскивая кожаное пальто. — Так, а теперь мы с тобою немножко побеседуем, Дарлина.

За дверью миссис Райлли, ища опоры, вцепилась в руку сына, но, сколько бы ни старались, вперед они продвигались очень медленно, хотя казалось, что боковые движения даются им легче. В их походке стал прослеживаться рисунок: три быстрых шага влево, пауза, три быстрых шага вправо, пауза.

— То была ужжасная женщщина, — выговорила миссис Райлли.

— Отрицание всех человеческих качеств, — прибавил Игнациус. — Кстати, насколько далеко мы от автомобиля? Я очень устал.

— На Святой Анне, милый. Пара кварталов — рукой подать.

— Вы оставили в баре свою шляпку.

— О. А я продала ее тому молодому человеку.

— Вы ее продали? Но почему? А вы меня спросили, желаю ли я, чтобы вы ее продавали? Я был очень привязан к этой шляпке.

— Прости, Игнациус. Я ж и не знала, что она тебе так нравится. Ты про это ж ничего никогда не говорил.

— У меня к ней была невысказанная привязанность. То был контакт с моим детством, связь с прошлым.

— Но он же дал мне за нее пятнадцать долларов, Игнациус.

— Прошу вас. Не упоминайте об этом больше. Вся эта сделка — святотатство. Одному провидению известно, какие дегенеративные применения найдет он этой шляпке. У вас пятнадцать долларов при себе?

— Еще семь осталось.

— Так почему же мы не остановимся и не потребим чего-нибудь съестного? — Игнациус указал на тележку, стоявшую на углу: та изображала сосиску в тесте на колесах. — Я полагаю, они здесь торгуют «горячими собаками» длиною в фут.

— Горячие собаки? Дуся ты мой, мы что, по такому дождю, по такому холоду будем стоять на улице и есть сосыски?

— Я просто высказал предложение.

— Нет, — отвечала миссис Райлли с мужеством, несколько вдохновленным выпитым пивом. — Поехали домой. Я все равно ни за какие пряники не стану есть ничего с этих грязных таратаек. Ими сплошные бродяги управляют.

— Ну, если вы настаиваете, — надувшись, промолвил Игнациус. — Хотя я довольно-таки голоден, а вы, в конце концов, только что продали реликвию моего детства за тридцать сребреников, так сказать.

Они продолжали выписывать свои узоры по мокрой брусчатке Коньячной улицы. Ископаемый «плимут» на улице Святой Анны обнаружился легко. Его высокая крыша торчала над всеми остальными машинами — самая лучшая его черта, поскольку «плимут» всегда легко было отыскать на стоянках больших универмагов. Миссис Райлли два раза заползала на тротуар, пытаясь силком извлечь машину из парковочной щели, и оставила отпечаток бампера образца 1946 года на капоте стоявшего позади «фольксвагена».

— Мои нервы! — только и сказал Игнациус. Он съежился так, что в окне торчала только зеленая охотничья шапочка, напоминая верхушку многообещающего арбуза. С заднего сиденья, где он обычно располагался, прочтя где-то, что место рядом с водителем наиболее опасно, Игнациус неодобрительно наблюдал за судорожными и непрофессиональными движениями матери. — Я имею подозрение, что вы весьма эффективно уничтожили маленький автомобиль, невинно припаркованный кем-то вон за тем автобусом. Теперь вам лучше преуспеть в скорейшей ретираде с этого места, пока не объявился законный владелец.

— Прикрой рот, Игнациус. Ты давишь мне на невры, — отвечала миссис Райлли охотничьей шапочке в зеркальце заднего вида.

Игнациус приподнялся на сиденье и выглянул в заднее окно.