Ш-ш-а...

– В кабине место есть, – проорал я. – Почему там нельзя сесть?

– Шутишь? За эту линию не заступай, Поляк.

– Эй, не надо меня так называть. Зови меня Рей. Или Пуласки.

– А если «дерьмовые мозги»?

– Что? Так за какую линию нельзя заступать?

– Считай себя на работе распоследним куском отбросов. И помни, что все тебя таким считают.

– Но что я должен делать?

– Слушай, мне осточертело с тобой разговаривать. Ты мне на нервы действуешь.

Остаток пути проехали молча, просто дыша выхлопными газами, катя по промышленному городскому району. Я здесь почти никогда не бывал, а бывая, обычно чего-то немного пугался. Казалось, ты здесь находиться не должен, будто входишь в заколоченное здание, увешанное табличками «Частное владение!», «Вход воспрещен!». Фактически многие постройки действительно заколочены, увешаны табличками именно с такими надписями. А почти во всех незаколоченных выбиты стекла. Интересно, что там. Есть внутри люди? Или ими завладели крысы? Интересно, как себя чувствуешь, бродя внутри в одиночестве? Переходишь из здания в здание, думая об одном, потому что работает приблизительно лишь одно предприятие из каждых двадцати. Домов не видно. Все проезжают быстро, как бы летя по городу. Как я уже сказал, возникает мысль убраться отсюда к чертям, пока есть возможность.

Может быть, придет день, когда все это свалят, взорвут, разнесут в прах железным ядром. Может быть, за миллион лет люди вновь соберут битое стекло, искореженные трубы, сложат из кусков целое в прежнем, по их представлению, виде, только, как бы ни старались, ничего не выйдет, потому что они будут складывать взорванные обломки.

Тут я понял, что это чертовски удобное место, чтобы спрятать Шарашку.

– Мужик, – сказал я Дерьмоеду, считая, что такое обращение должно ему нравиться, – ты про Шарашку когда-нибудь слышал? Это такая фабрика, где выдумывают слова. Знаешь, как разговаривают чернокожие.

– Чернокожие?

– Ну да. Называется Шарашка.

– Не говори со мной, мать твою.

Пикап неожиданно с визгом затормозил, шофер, должно быть, хорошо посмеялся, ткнувшись в ворота.

– Когда-нибудь, – сказал Дерьмоед, – убью сукина сына.

Он отодвинул щеколду на дверце, мы вылезли.

– Знаете, куда идти? – крикнул шофер в окошко.

Дерьмоед молча направился к фабрике. Я пошел следом, думая, что если и быть с кем-то рядом, то лучше уж с Дерьмоедом. Вскоре мы оказались на пыльной немощеной стоянке, по-прежнему шагая через нее к зданию. Возникло впечатление, что, сколько б ни шел, к фабрике не приближаешься. Подошли к будке с охранником внутри. Он кивнул Дерьмоеду, бросил на меня хорошо знакомый подозрительный взгляд.

– Со мной, – кивнул Дерьмоед.

– Шутишь? – сказал охранник.

Мы с Дерьмоедом прошли мимо. Отчасти я себя чувствовал маленькой шавкой рядом с бульдогом. И непонятно, какого черта Дерьмоед постоянно трясет головой. Хотя я уже, как всегда, чувствую себя не на своем месте, на этот раз в фабричном мире, где все кажется отрезанным от неба. Просто очередной день, когда я про себя думаю, что ничего нельзя знать в этом проклятом мире. Пробую складывать. Итог всегда одновременно равняется нулю и миллиону.

Я хочу просто знать одну твердую, настоящую вещь, но она никогда не дается мне в руки. Подхожу ближе, начинает фокусироваться, а в последний момент ускользает, именно когда кажется почти реальной. Все перепробовал, ничего не вышло.

Иду теперь к фабрике-башне, которая глядит на меня сверху вниз, самая что ни на есть реальная чертовщина, какую когда-нибудь в жизни видел, и все-таки ускользает, как прочее. Нисколько не прочней облака или дымки над дорогой в жаркий летний день. Обман. Все трещит по швам, расползается. Таков мир – взорванный, похожий на чертежи, разлагающие машину на части. Мир – разваливающаяся машина, включая деревья, траву, остальное. Даже здоровенный Дерьмоед постоянно распадается. Это слышится в его проклятиях. Распад его угнетает, он знает, что не сильнее меня… в долгосрочной перспективе.

Все это приходит на ум из-за возникающего впечатления, будто фабрика кусками на меня рушится, пока я подхожу. Кривая, искореженная, как скомканный листок из школьной тетрадки с домашним заданием по геометрии. И жарче, чем в аду. Шея Дерьмоеда раздулась, вспотела. Слышно, как он чертыхается, сыплет проклятиями. Думает то же самое, что и я?

– Посмотри на чертову постройку, Дерьмоед.

– Чего в ней такого?

– Проклятье, она валится от жары.

– Дурак, мать твою, заткнись к черту.

Подошел какой-то тип, ткнул пальцем в кучу мусора и древесной коры:

– Начинайте разгребать вот это дерьмо.

Чертовски удачный способ заинтересовать работников. Не лучше ли сказать: «Джентльмены, куча дерьма огромная и тяжелая, за уборку следует платить гораздо больше, да такие уж мы долбаные скупердяи. Позвольте хотя бы, я вам помогу». По-моему, было бы гораздо лучше.

– Ладно, – сказал я, чувствуя себя немножко крупнее, увереннее обычного. Возможно, рядом с Дерьмоедом соскреб с себя что-то. – Не поцелуешь ли мою белую задницу?

Он прищурился, скривил губы:

– Что это ты тут сейчас сказал, черт возьми?

Дерьмоед оглянулся: