Шабатон. Субботний год

– Это, увы, не все, сеньор Игаль. Есть и плохая новость. Скорее всего, Нуньеса командировали в Мадрид не для того, чтобы стрелять. Убивать выстрелом в затылок – нехитрая штука, хотя и она требует определенной сноровки. А камрад Нуньес обладал слишком высокой квалификацией, чтобы использовать его таким топорным образом. Ваш дальний родственник работал здесь следователем. И не просто следователем, а одним из самых умелых мастеров заплечных дел, какие прибыли тогда в Испанию прямиком из московских кабинетов НКВД. Думаю, и в Мадриде он допрашивал заключенных непосредственно перед расстрелом. Тех, кого имело смысл допрашивать, потому что большинство заключенных сидели абсолютно ни за что.

– Сле… следователем? – пробормотал Игаль. – Вы уверены? В семье считалось, что он был боевым офицером… воевал в танке…

– Сомневаюсь, что камрад Нуньес мог найти время на танковые сражения, поскольку был по горло занят допросами. Вы ведь слышали о Майских днях в Барселоне, когда НКВД и испанские сталинисты физически уничтожили анархистское и троцкистское руководство? Так вот, именно камрад Нуньес избивал и пытал похищенных. О его методах рассказывают ужасные вещи… – архивист снова обратился к экрану и уверенно кликнул мышкой. – Вот здесь… Если хотите, могу зачитать свидетельства уцелевших. Хотите?

– Н-нет… не надо…

– Как хотите. Ваш дальний родственник действовал не только в Каталонии и в Мадриде, – продолжал старик. – Зарекомендовал себя здесь как очень деятельный работник. Он и ранен был во время командировки. Тяжело ранен, почти убит.

– П-почти убит… – в своем тогдашнем состоянии доктор Островски мог разве что изображать эхо.

– Да-да. В конце тридцать седьмого камрада Нуньеса обнаружили в бессознательном состоянии по дороге из Картахены в Альмерию и привезли в местный госпиталь. Но там он долго не пробыл, потому что его при первой же возможности отправили на советский теплоход. На этом испанская карьера вашего родственника и закончилась.

Это уже было слишком даже для здоровой психики специалиста по сопротивлению материалов. Доктор Островски привстал со стула, потом сел и, наконец, опять встал – теперь уже окончательно.

– Извините, сеньор… – сказал он, вдруг обнаружив, что вдобавок к чересчур сложной фамилии забыл еще и имя собеседника, напротив, чересчур простое. – Сеньор… сеньор… мне нужно… срочно… извините…

Сопровождаемый удивленным взглядом старика, он выбрался из комнаты и уже больше не вернулся туда, что и вовсе выглядело верхом невежливости. Но доктору Островски было в тот день совсем не до церемоний, как, собственно, и сутками позже – в салоне самолета, скользящего на восток по белому облачному одеялу.

Дед Наум – убийца? Дед Наум – следователь НКВД? Дед Наум – садист, избивающий и пытающий обреченных людей, похищенных его подельниками по сталинским преступлениям? Игаль просто не мог соединить эти ужасы с привычным образом глубоко порядочного, доброго, интеллигентного, всесторонне образованного человека, уважаемого всеми без исключения. Слова «убийца», «следователь» и «садист» соскальзывали с этого облика как с гуся вода. Но факт оставался фактом: в испанских картотеках к картонке с именем Наума Григорьевича Островского были накрепко пришпилены именно эти слова и дела.

Решить подобное противоречие можно было лишь одним-единственным способом – доказав, что убивал, пытал и допрашивал вовсе не дед Наум, а кто-то другой, точнее, даже не кто-то, а конкретно тот проклятый самозванец, который столь неожиданно возник в жизни доктора Островски после заполнения длиннющей анкеты короткоштанного Шимона На-грабли или как его там!

Хотя нет… По логике вещей существовал еще один вариант, в котором самозванцем оказывался как раз дед Игаля – хороший, чуткий, ни в чем не повинный человек, зачем-то назвавшийся Наумом Островским и таким образом невольно взваливший на себя преступления истинного хозяина этого имени, мерзавца и преступника…

Так или иначе, ситуация все больше и больше запутывалась.

4

Нина Наумовна Островская, мать Игаля, снимала крошечную квартирку – салон и спальня – в хорошем районе Кирьят-Яма, в пяти минутах ходьбы от пляжа и городской променады. Первые несколько лет после приезда в Страну она делила эту скромную жилплощадь и нескромную квартплату с подругой, тоже москвичкой. Обе не могли нарадоваться своему новому, бесстыдно-нескончаемому курортному бытию, доступному в прежней жизни лишь на несколько недель в году, если, конечно, удавалось вырваться на юг, к Черному морю.