Я сочла за благо принизить значение моего меткого выстрела, предположив, что это была чистая случайность, тем более, что так оно и было. Арасуве, однако, упорно настаивал, что я умею пользоваться индейским оружием. Даже Камосиве заметил, как я держу лук, громко заявил он.
Думаю, мне все же как-то удалось растолковать им, что такое школа, потому что они стали расспрашивать, чему еще меня там учили. Мои слова о том, что выводить узоры, которыми я разукрашиваю свой блокнот, меня тоже научили в школе, мужчины встретили оглушительным хохотом. — Плохо тебя учили, — убежденно сказал Арасуве. — Твои узоры никуда не годятся.
— А ты знаешь, как делать мачете? — спросил какойто мужчина.
— Для этого нужны сотни людей, — ответила я. — Мачете делают на заводе. — Чем усерднее я старалась им объяснить, тем более косноязычной становилась. — Мачете делают только мужчины, — наконец заявила я, довольная тем, что нашла понятное им объяснение.
— А чему ты еще научилась? — спросил Арасуве.
Я пожалела, что у меня с собой нет какого-нибудь прибора, скажем, магнитофона или карманного фонаря, или чего-то в этом роде, чтобы произвести на них впечатление. И тут я вспомнила о том, что несколько лет занималась гимнастикой. — Я умею высоко прыгать, — выпалила я. Расчистив на песчаном берегу квадратную площадку, я расставила по ее углам корзины с рыбой. — Пусть сюда никто не заходит. — Встав в центре моей арены, я обвела глазами окружавшие меня любопытные лица. После нескольких упражнений на гибкость они взорвались одобрительными криками. Хотя песок не пружинил так, как ковер для вольных упражнений, я утешила себя тем, что хотя бы не покалечусь, если ошибусь при приземлении.
Я сделала пару стоек на руках, перевороты боком вперед и назад и наконец сальто вперед и назад. Моему приземлению было далеко до изящества опытного гимнаста, но меня вознаградили восторженные лица зрителей.
— Каким странным тебя учили вещам, — сказал Арасуве.
— Сделай-ка еще раз.
— Такое можно делать только один раз. — Я села на песок перевести дух. Такого представления я не смогла бы повторить, даже если бы очень захотела.
Мужчины и женщины подошли поближе, не сводя с меня внимательных глаз. — А что ты еще умеешь? — спросил кто-то.
Я на секунду растерялась; я-то думала, что сделала вполне достаточно. Чуть поразмыслив, я заявила: — Я умею сидеть на голове.
Их тела затряслись от смеха, пока по щекам не покатились слезы. — Сидеть на голове, — все твердили они между новыми приступами хохота.
Поставив предплечья на землю, я уперлась лбом в сплетенные пальцами ладони и медленно подняла тело вверх.
Убедившись, что держу равновесие, я скрестила поднятые ноги. Смех умолк. Арасуве лег ничком на землю, приблизив ко мне лицо. Улыбка собрала морщинки вокруг его глаз. — Белая Девушка, я не знаю, что о тебе думать, зато я знаю, что если пойду с тобой по лесу, обезьяны замрут на месте, чтобы посмотреть на тебя. И пока они будут так сидеть, я настреляю их целую кучу. — Он тронул мое лицо большой мозолистой ладонью. — А теперь садись-ка обратно на задок. Лицо у тебя красное, словно разрисованное пастой
Когда мы вернулись в
Листья
— Твой отец хотел, чтобы ты научилась стрелять из лука? — спросил Арасуве, подсев ко мне. И не дав мне ответить, продолжил: — Может, он хотел мальчика, когда родилась ты? — Вряд ли. Он был очень рад, когда я родилась. К тому времени у него уже было двое сыновей.
Арасуве раскрыл свой сверток и неторопливо подвинул рыбу к середине листа, словно глубоко размышлял над загадкой, которой не находил объяснения. Он жестом предложил мне угоститься из его порции. Тремя пальцами я отщипнула порядочный кусок рыбы и отправила в рот. Как того требовали правила хорошего тона, я слизала сок, потекший у меня по руке, а наткнувшись на косточку, выплюнула ее на землю, оставив все мясо во рту.
— Зачем ты научилась стрелять из лука? — требовательно спросил Арасуве.
И я, не задумываясь, ответила: — Может быть, во мне что-то знало, что однажды я приду сюда.
— Тогда тебе надо бы знать, что девушки не стреляют из лука. — И коротко усмехнувшись, он принялся за еду.
Глава 10
Тихое лопотание дождя и голоса поющих у хижины мужчин пробудили меня от послеполуденной дремоты.
Тени стали длиннее, а ветер играл в верхушках склонившихся над хижинами пальм. Как-то разом хижины наполнились звуками и образами. Повсюду растапливались очаги. Вскоре все пропахло дымом, сыростью, стряпней и мокрыми собаками. Мужчины пели под дождем, не чувствуя капель, стучащих по их спинам, по похожим на маски лицам. Их остекленевшие от