Шабоно

Я открыла одну банку сардин. Сунув одну из серебристых жирных рыбешек в рот, я предложила банку Ритими: — Попробуй одну.

Она неуверенно посмотрела на меня. Большим и указательным пальцами она подняла кусок сардины и положила в рот.

— Ух, как противно! — закричала она, выплевывая сардину на землю.

Милагрос взял банку из моей руки.

— Сохрани их. Это пригодится на обратном пути в миссию.

— Но я еще не собираюсь возвращаться, — возразила я. — Они испортятся, если я долго буду их хранить.

— Тебе хорошо было бы возвратиться до начала дождей, — в замешательстве проговорил Милагрос. — Потом невозможно будет идти по лесу и переправляться через реки.

Я самодовольно улыбнулась: — Мне нужно остаться хотя бы до того момента, когда родится ребенок Тутеми, — я была уверена, что ребенок появится во время дождей.

— Что же я скажу отцу Кориолано? — То же, что и раньше, — насмешливо проговорила я. — Я занимаюсь выдающейся работой.

— Но он ожидает, что ты вернешься до начала дождей, — сказал Милагрос. — Дожди будут продолжаться не один месяц.

Улыбаясь, я взяла коробки с крекерами: — Лучше мы съедим их. Они могут испортиться от сырости.

— Не открывай остальные банки с сардинами, — сказал Милагрос по-испански. — Они не нравятся Итикотери.

Лучше я сам съем их.

— А ты не боишься попасть в шопаривабе? Не ответив, Милагрос пустил открытую банку по кругу. Большинство мужчин только понюхали содержимое и сразу же протягивали банку дальше. Те же, кто отважился попробовать рыбу, сразу же выплевывали. Женщины отказались даже понюхать. Милагрос улыбнулся мне, когда банка возвратилась к нему.

— Им не нравятся сардины. А я не отправлюсь в ад, если съем все сам.

Крекеры также не имели успеха ни у кого, кроме нескольких детей, которые любили соль. Но сладкие бисквиты, даже несмотря на то что они слегка прогоркли, были съедены с довольным чавканьем.

Ритими присвоила себе все блокноты и карандаши. Она настояла, чтобы я научила ее рисовать узоры, которыми я украшала свой сгоревший блокнот. Она упорно практиковалась в написании испанских и английских слов. Она не понимала, что значит «писать», хотя выучилась рисовать все буквы алфавита, включая несколько китайских иероглифов, которым я узнала на уроках каллиграфии. Ритими они напоминали узоры, которыми она иногда украшала свое тело, предпочитая буквы S и W.

В шабоно Милагрос провел несколько недель. Он ходил на охоту с мужчинами и помогал в садах. Однако большую часть времени он проводил лежа в гамаке и бездельничая или играя с детьми. По шабоно постоянно разносился их радостный визг, когда Милагрос высоко подбрасывал младших на руках. По вечерам он развлекал нас рассказами о напе — белых людях, которых он встречал в разных местах и в разное время, о их странных традициях.

Термин напе относился ко всем иностранцам, — то есть ко всем, кто не был Яномама. Для Итикотери не существовало различий между национальностями. Для них венесуэльцы, бразильцы, шведы, немцы и американцы, независимо от цвета кожи, были напе.

Увиденные глазами Милагроса, эти люди даже мне казались странными. С необыкновенным чувством юмора и с незаурядным даром рассказчика он умел ничего не значащее событие превратить в чудесную сказку. Если кто-нибудь из слушателей сомневался в правдивости того, о чем он рассказывал, Милагрос обращался ко мне: — Белая Девушка, ведь я не лгу? Я всегда кивала головой и не возражала, как бы сильно он ни преувеличивал.

Глава 17

Во время работы в саду к нам с Ритими подошла Тутеми.

— Я думаю, мое время пришло, — сказала она, опуская свою наполненную дровами корзину на землю. — В моих руках нет силы. Я не могу глубоко дышать. И не могу больше легко согнуться.

— Тебе больно? — спросила я, видя появившуюся на лице Тутеми гримасу.

Она кивнула.

— Я боюсь.

Ритими нежно дотронулась до живота Тутеми, сначала по бокам, потом в центре.

— Ребенок очень сильно бьется. Ему пришло время появиться на свет. — Ритими повернулась ко мне. — Сходи за старой Хайямой. Скажи ей, что Тутеми больно. Она знает, что делать.

— Где я вас найду? Ритими указала прямо перед собой. Я побежала через лес, перепрыгивая упавшие стволы, натыкаясь на колючки, корни и камни.

— Пойдем скорее! — хватая воздух, закричала я перед хижиной Хайямы. — Тутеми рожает, и ей больно.

Захватив бамбуковый нож, бабушка Ритими сперва направилась к старику, живущему в хижине напротив.

— Ты ведь слышал, что сказала Белая Девушка, спросила Хайяма и, увидев что он кивнул, добавила: — Если ты понадобишься, я пошлю ее за тобой.

Я шла впереди Хайямы, нетерпеливо ожидая каждые пятьдесят шагов, когда она подойдет. Тяжело опираясь на кусок сломанного лука, она, казалось, двигалась даже медленнее чем обычно.

— А этот старик тоже шапори? — спросила я.

— Он знает все, что нужно, о детях, которые не хотят рождаться.

— Но Тутеми просто больно.

— Если есть боль, — уверенно проговорила Хайяма, — это значит, что ребенок не хочет видеть Солнца.