Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE)

Все время, пока мы поднимались, я смотрел направо — на юг, где сверкала Счастливая Река, или Куай-Чу. Прямо подо мной находился Парк Сокровищ — Норбу-Линга, где Высочайший иногда проводил некоторое время, восстанавливая силы. Сейчас этот парк был пуст. Только несколько монахов-садовников приводили его в порядок после недавней бури. Нигде не было ни одного ламы. Я вспомнил, как до перелома ног любил скатываться вниз по горному склону, перебегал через Лингхорскую дорогу и заходил в Норбу-Линга. Тогда мне казалось, что это был сверхсекретный путь, известный лишь мне одному.

Мы достигли вершины горы, каменистого пространства перед стенами Чакпори, которые окружали весь монастырь. Монахи у ворот радушно встретили нас, двое других приняли наших коней. Со своим конем я расстался с величайшей радостью, но, встав на ноги, тяжело вздохнул.

— Я должен буду осмотреть твои ноги, Лобсанг. Они заживают не так быстро, как я ожидал, — сказал мой Наставник.

Монах взял багаж ламы и понес его прочь. Наставник пошел к монастырю, обращаясь ко мне через плечо:

— Мы увидимся снова через час.

Мне казалось, что Потала перенаселена, что это слишком «важное» место. Там всегда следовало быть «начеку», всегда существовала опасность досадить какому-то высокопоставленному монаху или младшему ламе. Старшие ламы никогда ни на что не обижались; у них было о чем беспокоиться и без того, чтобы обращать внимание, смотрят ли на них со стороны. Во многих случаях низшие ламы суетились и беспокоились там, где высокопоставленные проявляли доброту, рассудительность и понимание.

Я вошел во двор, надеясь найти возможность хорошо подкрепиться. На этом этапе жизни пища имела большое значение для меня, потому что тсампа, несмотря на все ее преимущества, все же не слишком-то утоляла голод.

Проходя по хорошо знакомым коридорам, я встретил много сверстников — мальчишек, которые поступили в монастырь вместе со мной. Но сейчас я замечал в наших отношениях большие перемены. Я уже не был для них просто мальчишкой, другом по учебе и играм. Я находился под особым наблюдением великого ламы Мингьяра Дондупа, обладателя шафранной мантии. Слухи об этом уже распространились повсюду. Обо мне говорили, что я буду обучаться по особой программе, что получу комнату в части монастыря, отведенной для лам. Одни считали, что я буду заниматься тем, другие думали, что этим. Мне было неловко оттого, что о моих «подвигах», реальных или вымышленных, уже знали все. Один мальчишка радостно сообщил другому, что своими глазами видел, как ветер поднял меня с земли и перенес на вершину Золотой Крыши.

— Я видел это своими собственными глазами, — говорил он, — я стоял недалеко и наблюдал за ним. Затем поднялась сильная пыльная буря, и я видел, как Лобсанг взмыл вверх. Было похоже, что он сражается с демонами там, на крыше. А потом… — он принял драматическую позу и выразительно закатил глаза. — А потом он свалился прямо в руки одному из хранителей.

Рассказчик вздохнул. В этом вздохе было все — и страх, и восхищение, и зависть. Затем он продолжил:

— В тот же день Лобсанг был вызван к Высочайшему, который этим самым оказал и нам — послушникам — знак внимания и почета.

Я пробрался сквозь толпу возбужденных наблюдателей, сквозь ватагу малышей и молодых монахов, которые надеялись, что я сделаю какое-то сногсшибательное сообщение. Им казалось, что я вот-вот должен заговорить о чем-то вроде божественного откровения, но я просто искал еду. Я пробрался сквозь толпу и зашагал по коридору к хорошо знакомому месту — кухне.

— А! Ты снова вернулся к нам? Ну что ж, садись, я накормлю тебя. По твоему виду не скажешь, что ты хорошо ел в Потале.

Старый монах-повар подошел, погладил меня по голове и слегка подтолкнул, так что я оказался сидящим на куче пустых мешков из-под ячменя. Он порылся в моей мантии, пытаясь достать чашку. Наконец он вытащил ее, абсолютно чистую (сейчас это было так кстати!), и подошел к ближайшему котлу. Вскоре он вернулся с чашкой, из которой капала тсампа. Я вскочил на ноги, опасаясь, что он может пролить все на мою мантию.

— Вот, мальчик, — сказал он, вкладывая чашку мне в руки. — Ешь, ешь быстрее. Мне кажется, что за тобой могут скоро прийти — Настоятель хочет услышать обо всем, что произошло.

К счастью, вошел кто-то еще, и повар вынужден был отвлечься и оставить меня наедине с тсампой.

Я вежливо поблагодарил его. Это был добрый старик, который думал, что все дети беспомощны, но они не настолько беспомощны, какими кажутся, особенно если их хорошо накормить. Я подошел к огромному мешку с песком и аккуратно вычистил свою чашку, а затем, взяв веник, подмел песок, который рассыпался на пол, поклонился удивленному повару и вышел.