Шафрановые врата

— Отчасти это так. Она хотела, чтобы он ее обеспечивал, — якобы ради Баду. Но я думаю, изначально она просто, взывая к его совести, просила у него денег как у дяди Баду.

Я вспомнила ее слова, что она не сделала аборт, потому что ребенок был гарантией ее беззаботного существования.

— Но когда он рассказал о тебе — я при этом присутствовал — об американке, которая носит его ребенка, она просто взбесилась. Он сказал, что не знает, что ему делать, но якобы не может все так оставить. И вот тогда она сказала ему, что Баду — его сын. Как и ты, он поверил Манон; ему и в голову не могло прийти, что и в этом она ему врет. Он не знал, что она была с другими мужчинами в то же время, что и с ним; он не знал точной даты рождения Баду. Для него обстоятельства и время сходились. Я прекрасно понимал, что она делает.

Его голос становился все громче, а тон — возмущеннее.

— Она не хотела снова быть второй. После тебя, Сидония. Она не хотела, чтобы я заботился о тебе, а ей было известно, что я это делаю. И когда она узнала, что ты забеременела от Этьена — я уверен, что это случилось именно в тот момент, когда она услышала от него об этом, — ее ревность взыграла настолько, что она захотела (ей это было просто необходимо) превзойти тебя.

Я была поражена.

— И из-за своей ревности и своего шаткого положения она придумала такую чудовищную ложь?

— Когда она сказала ему, я разозлился на нее. Я открыл было рот, чтобы возмутиться, рассказать Этьену правду, сказать, что она солгала. Но все произошло так быстро! Этьен буквально подпрыгнул на месте; он сказал, что хотел во что бы то ни стало остановить болезнь, не передать ее следующему поколению. А получилось, что это произошло дважды: он уже зачал одного ребенка — с тобой, Сидония, — и только что узнал, что создал и второго. Баду. Его лицо стало белым, он поднялся, пошатнувшись. Я схватил его за руку со словами: «Нет, подожди, Этьен!», но он убежал в ночь.

Я представила эту сцену.

— Я поругался с Манон, сказал, что она должна рассказать ему правду. Но она заявила, что он заслужил это чувство вины и унижение. Что в мире недостаточно вины для Этьена; может быть, теперь он поймет, что чувствовала она, когда их отец предал ее. — Он помолчал. — Манон и Этьен похожи, Сидония, тем, что думают только о себе. Это их общая черта.

Я знала, что он прав.

— Тем не менее, несмотря на ярость Манон, я оставался там всю ночь, — продолжил он, — надеясь, что Этьен вернется. Она делала много чего такого, что я не одобрял, но этого я не мог допустить. Несмотря на недостатки Этьена и его проступки, было нечестно заставлять его так страдать. С него достаточно и неизлечимой болезни. Я собирался открыть ему правду о том, что Баду — не его сын. — Он обхватил себя руками. Я увидела выступившие на них вены. Это были руки, которые могли выполнять тяжелую работу и нежно обнимать ребенка. — Но он не вернулся. Он ушел, оставив свою одежду, книги и даже очки. Через несколько недель он прислал Манон письмо — то, о котором я тебе уже говорил. Он написал, что у него было время подумать и он готов взять ответственность за своего ребенка. Он будет приезжать, чтобы видеться с ним, каждые несколько месяцев. Он писал, что хочет быть уверен, что его ребенок ни в чем не нуждается.

Я кивнула. Манон решила, что она победила. Теперь она могла выпрашивать у Этьена что угодно. И он бы обеспечивал ее, чувствуя свою вину.

Было тихо, только время от времени раздавалось воркование голубей.

— И что — ты сообщил ему?

Ажулай покачал головой.

— Когда я забирал Баду перед тем, как мы поехали в мою деревню, он был там, как я тебе уже говорил. Но тогда момент был неподходящий. Баду был там, и Манон поторопилась нас выпроводить. А Этьен сказал, что останется здесь на некоторое время. Я знал, что скажу ему, когда мы вернемся из блида.И я пошел туда сегодня вечером, чтобы поговорить с ним, но его не было — так сказала Манон. Но ей известны мои намерения, поэтому она сделает все возможное, чтобы остановить меня. Она сказала, что не хочет меня видеть и чтобы я больше не приходил в Шария Зитун.

Остался ли Этьен в Марракеше? Я вспомнила, как он ушел сегодня днем, и мне было интересно, сбежал ли он снова, как когда-то сбежал в Америку, узнав, что женщина, которую он любит, — его сводная сестра? Как он умчался в Марокко, когда я сообщила ему, что беременна? Как он сбежал в другой город, когда Манон сказала ему, что Баду его сын? Вот как Этьен ведет себя, когда не хочет решать проблему. Убегает.

— Все, что мне остается, — это надеяться, что я увижу его снова и смогу открыть ему правду. Но это будет трудно. Манон постарается этого не допустить.

Мы помолчали.

— И что теперь, Сидония? — спросил он.

— Теперь?

— Что ты будешь делать?

— Я... Теперь меня здесь ничто не держит. В Марракеше. — Я посмотрела на него, ожидая, что он скажет то, что я хотела услышать: «Останься, Сидония. Я хочу, чтобы ты осталась. Останься и будь со мной».

Он долго ничего не говорил, не смотрел на меня. Я видела, как двигался его кадык, когда он сглатывал. Наконец он сказал: