Шафрановые врата

Через некоторое время я устала ощущать резь в глазах и головную боль, вызванные рыданиями, и однажды взяла и просто перестала плакать.

Когда период карантина закончился и я стала чувствовать себя достаточно хорошо, меня пришли навестить мои подруги. Это было в начале школьного года, и во время тех первых визитов, когда моя жизнь казалась мне не моей, будто это был тревожный полусон и я не могла до конца проснуться, я слушала их рассказы, кивала и представляла себя в школе вместе с ними.

Каждую пятницу мама брала задания в школе Сестер Святого Иисуса и Марии и возвращала их в следующую пятницу; с помощью учебников я могла делать еженедельные задания и тесты.

В одну из таких пятниц вместе с новыми заданиями мама протянула мне запечатанное письмо от одной из сестер, которая раньше занималась со мной на дому. Когда я открыла письмо, на одеяло выпала маленькая карточка для молитв с позолоченными уголками. Трудно было прочесть то, что написала сестра, почерк был мелкий и убористый, словно каждая черная буковка болезненно, с трудом срывалась с кончика ручки.

«Моя дорогая Сидония,— прочла я, — ты не должна отчаиваться. Это воля Господа. Тебе было предначертано это испытание. Это всего лишь испытание для тела; Бог посчитал, что ты выдержишь это испытание, и поэтому выбрал тебя. Другие умерли, а ты — нет. Это доказательство того, что Господь защитил тебя по какой-то причине, но также дал тебе этот груз, который ты будешь нести всю оставшуюся жизнь. Таким образом Он показал тебе, что ты для Него особенная.

Сейчас, когда ты стала калекой, Бог будет заботиться о тебе, а ты познаешь Его так, как никто из полноценных людей.

Ты должна молиться, и Бог ответит. Я тоже буду молиться за тебя, Сидония.

Сестра Мария-Грегори».

Мои руки дрожали, когда я сложила письмо и положила его вместе с карточкой для молитв обратно в конверт.

— Что такое, Сидония? Ты побледнела, — сказала мама.

Я покачала головой, осторожно засовывая письмо между страницами учебника. Калека,написала сестра. На всю оставшуюся жизнь.

Даже несмотря на то что сестра Мария-Грегори также сказала, что я особенная для Бога, я отчетливо осознавала, что все не так, как говорила мне мама, что Он позволит мне снова ходить. Но я также знала, что полиомиелит для меня не был испытанием от Бога, как сказала сестра. Я одна знала, почему заразилась этой болезнью. Это было наказание за мои грешные помыслы.

С тех пор как Люк МакКаллистер переехал на улицу Ларкспар, я перестала вымаливать прощение за свои проступки. Я больше не молилась о здоровье других членов нашего общества, о тех, кто был болен или умирал. Я не молилась ни за наших парней, сражавшихся на ужасной войне, ни о том, чтобы война поскорее закончилась. Я не молилась о голодающих темнокожих детях в дальних странах. Я не молилась о руках моей мамы, не просила облегчить ее бесконечные боли или о том, чтобы мой папа мог спать без давних навязчивых кошмаров о старом корабле, на котором он приплыл в Америку.

Вместо этого я молила Бога о том, чтобы какой-то мальчик взял меня на руки и приблизил свои губы к моим. Я молилась о том, чтобы познать тайну мужского тела, когда оно окажется на моем. Я исследовала свое тело с необъяснимым жаром и желанием, представляя, что мои руки были руками Люка МакКаллистера. Я впала в один из семи самых тяжелых грехов — похоть — и была наказана за это.

Через неделю после получения письма от сестры меня снова навестил доктор из общественного комитета по здравоохранению. На этот раз я насторожилась, потому что до меня у него было еще несколько вызовов, и я прочитала по его лицу, что он видел слишком много жертв полиомиелита за очень короткий промежуток времени. Явно уставший, он подвигал мои ноги и проверил рефлексы, затем попросил меня сделать несколько простых упражнений и в конце концов, глубоко вздохнув, согласился с прогнозом сестры Марии-Грегори. Он сказал мне (родители стояли за моей кроватью с посеревшими от горя лицами), что я никогда не смогу ходить, и лучшее, на что я могу надеяться, — это провести свою жизнь в инвалидном кресле. А еще он сказал, что я должна быть благодарна за то, что болезнь поразила только мои нижние конечности, ведь мне было лучше, чем многим другим детям, которые выжили, но остались полностью парализованными.