Шаг до страсти

— Зачем тебе такая вещица? Что ты тайно фотографируешь? В какое же дерьмо ты попал на этот раз?

Он не догадался, куда она клонит, осознание вины помешало ему понять, что жена имела в виду сексуальные, а не политические увлечения.

— Никакое это не дерьмо, — возразил он. — Но не думаю, чтобы ты поняла. Ты в жизни не имела идеала.

— Идеала? — Она быстро менялась в лице, и на фоне кричащего фиолетового платья оно сделалось страшным.

— Идеала, — повторил Фергус. — Абстрактного представления о том, как усовершенствовать человечество. Я верю в это уже очень давно. Ты назовешь это дерьмом, предательством, чем угодно, но я не согласен. Я думаю, все, что я делаю, правильно.

Пока он произносил эти слова, она стояла и вдруг почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она тяжело опустилась на банкетку и ухватилась за угол трюмо — от толчка звякнули стоявшие рядами флакончики и пузырьки.

— Предательство, — услышал он ее шепот. — Предательство... Боже мой! Так вот чем ты занимаешься! — Она сидела с полуоткрытым ртом, в глазах отразился такой ужас, что Фергус буквально остолбенел.

— Кто тебе платит?

Он покачал головой:

— Никто мне не платит, Маргарет. — Она, казалось, не слышала его.

— Русские... вот кто! Наверное, опять педерастия, и ты у них на крючке!

— Нет, — ответил он. — Ты все еще не понимаешь. Шантаж тут ни при чем. Меня никто не заставляет ничего делать. Я делаю это, потому что так хочу. Я верю в это со времен Кембриджа.

— Веришь — во что? — Она почти выплюнула в него это последнее слово. Постепенно она брала себя в руки и потрясение сменялось отвращением такой силы, что ему невольно на миг захотелось отскочить от жены, чтобы она не вцепилась в него своими длинными ногтями и острыми зубами.

— Коммунизм, — сказал он. — Я стал коммунистом. Задолго до того, как встретил тебя. — Он сделал жест, совсем печальный. — Прости, — сказал он. — Еще один удар для тебя. Я бы очень хотел, чтобы ты поняла, что я чувствую. Жаль, что нам так и не удалось поговорить друг с другом о важных вещах.

Он отвернулся, по всему телу разлилась слабость, стало подташнивать. Несмотря на то что он так много перенес, ему не хотелось причинять ей страдания. Он не ожидал, что она вдруг разразится слезами. Сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз видел, как она плакала! Ее слезы испугали его, лишили уверенности. Он подошел к ней, протянул платок, который она резко вырвала из его руки.

— Не подходи ко мне, не смей подходить ко мне! Гад, грязный предатель! Предатель! Коммунист — стоишь тут и говоришь, что коммунист, и еще просишь, чтобы я попыталась понять тебя?

— Не кричи, — сказал он. — Нас могут услышать.

— Да, — в неистовстве бросила ему в лицо Маргарет. — Да, могут! На, забирай эту гадость! — Она кинула в него маленькой золотой зажигалкой. Та пролетела мимо и ударилась в стену. Маргарет повернулась к зеркалу и принялась поправлять макияж, с силой хлопая ящиками и размазывая пудру по лицу. Затем поднялась.

— Пошел вон из моей комнаты, — прошипела она. — У меня встреча с маркизой, и я уже опаздываю. С глаз моих долой!

Он поднял с пола зажигалку, великолепно изготовленную. Даже от удара о стену она не разбилась. Золотая зажигалка с подделанным клеймом «Тиффани». Это он сам придумал, а его вербовщики одобрили. Сунув ее в карман, он вышел и неслышно притворил за собой дверь. Он никогда не производил шума, если это от него зависело. Как-то раз его бабушка, внушительная викторианская дама, заметила в его присутствии об одном взрослом человеке:

— Джентльмен не хлопает дверью. — Этими словами нарушитель был навсегда отрешен от их дома. Фергус запомнил это на всю жизнь.