Шаг во тьму. Дилогия

Старик осторожно копался в книжном завале. Приподнимал то один том, то другой, засовывал руку в глубину завала. Сразу поднять всю эту груду книг было нереально. А расставлять их по полкам ему, видно, лень. А может, это такой специальный порядок, ему так удобнее разбираться со старинным текстом.

— Ага, вот ты где…

Старик удовлетворенно крякнул, водрузил поверх паучьей книжки два листа бумаги, старательно разгладил их.

— Пы‑пы‑пм‑м… — задумчиво переводил взгляд с одного листа на другой, забыв обо мне.

И вдруг вскинул глаза. Два ртутных донца, проникающих в каждую щелку моей души.

— Закрой глаза!

— Зачем?

— Закрой глаза, тебе говорят. Ну!

Я неохотно подчинился. Что он еще задумал…

— Теперь внимательно представляй… Когда на тебя последний раз накатывало это твое предчувствие?

Заросший пустырь, холодные ветви, оставляющие след на руках, и — не то шорох, не то движение в темноте…

Пустырь.

Пустырь — далеко за пределами нашей области. Соваться куда Старик запретил.

— Ну когда, Крамер?

— Ну‑у…

— Ты не мычи, не мычи. Ты же говорил, на тебя накатывало, когда лез к ней в дом? Когда ее собака тебя чуть не загрызла, как ее…

— Харон, — с облегчением подсказал я. — Только это не собака была, а волк.

— Да черт с ним, с этим Хароном. Ты вспоминай внимательно, как все это было. До мелочей.

Я поморщился. Ох, не хотелось мне вспоминать все, что тогда было. А уж тем более до мелочей… Но спасибо и на том, что про это предчувствие речь зашла, а не про последний раз…

Я честно попытался представить подвал. Свечи, скалящаяся козлиная морда над алтарем… Нет, раньше. Окна. Черные зеркальные окна в старых стенах. Череп в темных очках.

— Вспомнил?

— Угу.

— В какой момент ты почувствовал это свое предчувствие?

— Я… Я пошел в дом. И когда подходил к дому, почувствовал.

— Что? Что именно ты почувствовал?

— Ну‑у…

Ну и как это объяснить — словами?

— Давай, давай! Вспоминай!

— Ну… Что‑то было не так. Опасность.

— Опасность… — недовольно пробурчал Старик. И замолчал. Надолго.

Я открыл глаза. Старик уткнулся в листочки. Переводил взгляд с одного на другой, тихонько постукивая кончиком карандаша по зубам.

Наконец разочарованно крякнул, взял еще один лист — из стопки чистой бумаги — и что‑то нацарапал там. Мрачно поглядел на меня:

— Ладно… Давай попробуем так: когда вообще на тебя находит эта напасть?

— Когда?..

Хм… Ну и вопросики. Когда… Да когда угодно!

Старик нетерпеливо засопел.

— Ну а что ты делаешь, когда чувствуешь, что в тебе просыпается это предчувствие? Что вот‑вот проснется? Что ты тогда делаешь? Как‑то помогаешь?

— Что делаю?.. Ну, останавливаюсь. Прислушиваюсь.

— Замираешь?

— Ну… Да, пожалуй. — Я не выдержал и усмехнулся: — Дед Юр, я никак не пойму. Там, — я кивнул на книжку, — есть что‑то про предчувствия, что ли?

— Может, предчувствия, а может, и не предчувствия… — Старик задумчиво постукивал по зубам кончиком карандаша.

Снова поглядел на меня. Без тени иронии. Я опять почувствовал, как его взгляд буравит меня.

— Иногда вещи иные, чем кажутся на первый взгляд… — сказал Старик.

О, черт! Все‑таки не верит он ни в какие предчувствия!

Всего лишь хитрая проверка, чтобы узнать, не вылезал ли я куда‑нибудь без его разрешения… Виктор? Он что‑то сказал?

Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:

— А про этих чертовых сук там есть что‑нибудь интересное?

— И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…

Он замолчал. Снова поглядел на листок.

А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.

…как бы ни пришлось отвыкать от сук…

Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…

Я только и смог вымолвить:

— Дед Юр?..

Но он не поднимал глаз от бумаги.

— Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…

Только теперь он поднял на меня глаза — и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.

Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что‑то другое…

Старик что‑то проговорил, только я не понял.

— Что?

— Это на их диалекте латыни, — сказал Старик. — О четырех сущностях.

— Это о чем?

— Так называется ее книга. — Старик огладил раскрытый разворот. — О четырех сущностях.

— О четырех?.. Я думал, их всего две. Паучихи да жабы.

— Я тоже так думал… Раньше. Пока попадались или «О сущности белолунных», или «О сущности чернолунных», либо «О двух сущностях».

— «О двух» — это на которой живой узор сплетен из обоих узоров?

Старик кивнул.

— А еще две, третья и четвертая? Это что?

Старик погрустнел. Вздохнул.