Шаг вперёд, два шага назад

Я вручила тёте Жене подарок — выторгованную кинохлопушку. Она очень обрадовалась и ударилась в воспоминания о периоде съёмок известного фильма. Под эти рассказы я собралась, перекусила и, чмокнув тётю, убежала. Браслет я положила на место.

Я еле дождалась, когда смогу позвонить Маргарите, боялась, что всё отменится по какой-то причине. Почему-то я чувствовала некое томление в груди, сродни предчувствию, что услышу нечто большее для себя, чем то, что ожидаю. Так и случилось.

Она назначила мне встречу у себя дома на три часа, и я ровно в три нажала на дверной звонок.

Мне открыла её домоправительница Надежда, которая была Маргарите скорее дуэньей, выполняя не только функции уборки дома, но и присмотр за Марго, и функции сиделки и подруги. Я услышала звонкий дребезжащий голосок Маргариты:

— Анечка, вы как всегда пунктуальны. Проходите, тапочки вам Надя подаст.

Надя подала мне кожаные тапки, в которые пришлось обуться, так требовала хозяйка. Я вошла в гостиную. Я уже бывала здесь. Будучи журналистом, я брала интервью у Рябушинской. Её родословная с корнями уходила в нашу землю, и она многое могла рассказать из истории нашего края. Неиссякаемый источник историй, она каждый раз могла удивить какой-нибудь новой байкой. Сделать удивлённые глаза, похлопать ресницами и уточнить: «А разве я это не рассказывала?»

Я оглянулась, с моего последнего посещения ничего не изменилось, все вещи оставались на своих местах, словно музейные экспонаты. Впрочем, где-то так и было. Много старинных предметов из её рода, передававшихся по наследству или увезённых вовремя из деревни от родственников, хотевших расстаться со «старьём». Это был не антиквариат аристократов — произведения искусства: фарфор или яйца Фаберже. Хотя фарфор присутствовал тоже. В основном, это была домашняя утварь, которой пользовались крестьяне в деревне, купцы в городе, так называемый средний класс, и предметы народного промысла.

Маргарита относилась у нас к местной знати, хотя была далеко не графского рода, но прадед её был крупным фабрикантом, и она знала историю своей семьи вплоть до седьмого колена, а то и больше. Но вела она себя всегда так, словно княжна, пытавшаяся приспособиться к современному миру.

Хоть я и называла её старушкой, ей было на самом деле не так уж много лет, возраст только подходил к семидесяти. Но она была очень маленькой и сухонькой, не молодилась, а вкупе с её манерами, словно она из позапрошлого века, давало эффект элегантной очень пожилой женщины. Я была уверена, что лет двадцать как минимум она проживет в ясной памяти и таком же энергичном состоянии, в котором находилась сейчас. Вся она излучала позитив, желание помочь людям и жажду жизни. Очень любила посплетничать, но по-доброму, ей просто необходимо было постоянно быть в курсе событий и перемен в жизни окружающих людей. Мне казалось, она знает всё обо всех. При том что сама что-то сообщала, если только ей это было выгодно.

Замуж она не выходила, и детей у неё не было. Почему — загадка. Её современники рассказывали, что во времена её молодости, о ней слагали легенды. Роковая женщина, которая свела с ума многих высокопоставленных чиновников, к её ногам были брошены все богатства и привилегии того времени. Какие-то невероятные страсти с трагическим концом разгорались вокруг нее. Но Марго так и никому не ответила на любовь. Всю свою нерастраченную любовь она вылила на сестру Ольгу и её дочь Василису.

С Ольги я и начала разговор после обмена общими вежливыми фразами.

— Маргарита Львовна, я желаю Ольге всего самого наилучшего, она заслужила за несправедливое наказание судьбы, но, боюсь, если она будет продолжать себя так вести и говорить такие вещи людям, то…

— Я понимаю, Анечка, — кивнула с горечью Маргарита.

— В этот раз она перешла все границы, тут даже я не могу её оправдать. Как она сама, пережившая смерть ребенка, могла наговорить такое Ирине! Я надеюсь, что Андрей никогда не узнает об этом. Он очень вспыльчивый и горячий человек. Но это только один случай. Она ведь пойдёт и дальше…

Маргарита горестно вздохнула, отвела глаза, на которых заблестели слёзы. Мне стало её жалко.

— Извините, Маргарита Львовна, я не хотела вас огорчать. Я из лучших побуждений…

— Знаю, знаю, милая, — она промокнула глаза накрахмаленным белоснежным платочком, достав из кармана домашнего платья.

— Знаете, я говорю это потому, что мне кажется, вы обе страдаете от размолвки и хотите помириться. Только не знаете как.

Марго помяла платочек в сухоньких ручках, встала, подошла к буфету, встав ко мне спиной, глухо сказала:

— Это невозможно.

— Почему? Вы не хотите?

Она резко обернулась, резво подбежала ко мне, с горячностью схватила мои руки:

— Что ты! Конечно я хочу! Мне больше ничего не надо в этой жизни. Мне бы помириться с Оленькой, и можно на покой. Но она меня никогда не простит. Мне бы только получить её прощение, и всё, больше меня ничего не держит, — она ушла в себя и бормотала одно и то же, внутренне переживая свою драму.