Шагги Бейн

Он сел в оранжевый городской автобус, и водитель с громким щелчком прокомпостировал ему длинный белый билет, детский – за полцены. Он поднялся на второй этаж и устроился на одном из последних сухих мест. Автобус полз вместе с медленным автомобильным потоком, но Шагги было все равно. Он протер запотевшее стекло и принялся смотреть на город за окном. Автобус затрясло – он свернул в заброшенный квартал справа. На земле под дождем лежали фронтоны полуразрушенных домов. Над грудами мусора смущенно возвышались оголенные ярко раскрашенные гостиные и обклеенные обоями коридоры. В одном из задних дворов все еще оставалась натянутая между двумя самодельными шестами веревка с кичливо полощущимся на ней чистым бельем. В другом дворе счастливые детишки пинали мяч среди снесенных до основания домов.

Автобус, урча, переехал на другой берег Клайда. В воде отражалась серая громада крана Финньестон[162], одиноко и бессмысленно возвышающегося над водой. Шагги снова протер запотевающее окно и задумался о Кэтрин. Его мысли всегда обращались к ней, когда он видел ржавеющие краны. Она не приехала на похороны Агнес. Она сказала Лику, который потом передал Шагги, что хочет помнить мать такой, какой та была в лучшие свои времена. Что ей не пойдет на пользу увидеть, до чего пьянство довело мать. И теперь, глядя на краны, Шагги понял, что больше не может четко представить себе лицо Кэтрин. Он спрашивал себя, а что видит Кэтрин, когда вспоминает их маму. Может быть, она видит только приятное.

Агнес сожгли ярким холодным утром.

Шагги провел рядом с ее телом почти двое суток. По ночам он накидывал на нее одеяло, а наутро снимал его. Он включил камин, когда ее тело остыло, но от этого не было никакой пользы – ее тело не могло согреться. Он позвонил Лику в общежитие на юге, сообщил, что мать умерла. Лик выждал, когда Шагги перестанет плакать – а плакал Шагги долго, – потом сказал ему, что он должен делать, шаг за шагом, а потом терпеливо повторил все снова, и Шагги все записал в телефонную книгу Агнес. Потом Шагги думал, как это было здорово, что Лик тогда, разговаривая с ним, не потерял терпения.

Лик приехал на север ночным автобусом. Он преодолел столько миль, а в конце пути остановился в десяти футах от тела Агнес. Он, казалось, был не в силах подойти к ней ближе. Он оставил на Шагги заботы о ее теле, просто смотрел, как брат, склонившись над столом, разбивал и склеивал дешевые камни, пока не соорудил для матери пару почти одинаковых сережек.

Лик организовал кремацию. Шагги всю неделю ходил за Ликом, он слишком устал, чтобы плакать, был слишком угнетен, чтобы предложить еще какую-то помощь. От окружного прокурора в похоронную контору, потом в церковь – Шагги плелся за старшим братом, бледный, бесполезный, бессловесный. Несколько раз Лик бросал то, чем занимался в данный момент, и поворачивался к брату. Он ничего не говорил, он давал Шагги возможность облегчить душу. Шагги пытался, он хотел рассказать Лику, что случилось, но слова застревали у него на языке, он не мог признаться. Он говорил только, что сильно устал в тот день и жалеет, что не смог сделать больше.

Департамент социального обеспечения оплачивал кремацию, но не стал покрывать стоимость похорон, потому что на участке Вулли и Лиззи не осталось места. Лик не стал сообщать о ее смерти в газете – объявления в «Ивнинг Таймс» не было. Но одна женщина из соседнего двора время от времени посещала собрания АА вместе с Агнес, и вскоре по братству распространилась весть о ее смерти, и к дверям стали приходить незнакомые люди. Потом известие о ее смерти добралось до Питхеда, и все старые упыри заявились в крематорий в Далдови.

Большой Шаг не пришел проститься с Агнес. За рулем единственного черного такси, приехавшего в Далдови, сидел Юджин, и, хотя весть о ее смерти наверняка дошла и до Шага через Кэтрин или Раскала, он так и не появился. Шагги на всякий случай набил полный рюкзак своей выстиранной одеждой, а потому чувствовал себя круглым дураком. Пока длилось отпевание, он разглядывал лица собравшихся – нет ли среди них отца, но Шаг так и не пришел.

Лик нахмурился, глядя на брата, – рассердился на него за эту надежду, разочаровывался в Шагги, которому хватало глупости до сих пор верить. Лик сказал, что Большой Шаг – эгоистичный мешок с говном. Шагги от этих слов загрустил – не только потому, что слова точно описывали его отца, но еще и потому, что Лик был так похож на их мать, когда говорил это.

В крематории провожающие расположились на скамьях по периметру. Перед гробом сидели только Шагги и Лик. Юджин сидел у двери, по бокам от него – Коллин и Брайди. Джинти, уже под мухой, сторонилась молодого Ламби. Оглядывая лица, Шагги отмечал, что ни на одном из них не было искренней печали. После того как Агнес укатили в ритуальную камеру, он услышал, как женский голос за его спиной проговорил: «Кремация? Да ее никакой огонь не возьмет – эту старую пропойцу».