Шаги в глубину

— Нет, — сказал Дональд.

Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.

— Неправильный выбор, Дональд.

— Мы должны пройти, Алекса! Это единственный путь…

Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить.

Церемониальная одежда — это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, — «артритным скрутом».

Прости, Дональд, ничего личного.

Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…

— Что ты…

Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать инквизитора» останавливает витаконтроллер, это доходит не сразу.

— Нам двоим не победить, понимаешь?

Он дышит, дышит тяжело. Я его только что формально убила, и он наконец все понял.

— Н-нет…

Да. Еще как — да.

«Печать инквизитора» — это такая пытка, потому что мы слишком привыкли к медицинскому контуру, который растет вместе с нами. Витаконтроллер — это ведь не просто самая быстрая скорая помощь. Это не просто легальный имплантат. Мне не нужны страдания обормота — а он сейчас страдает, о да! — мне просто плевать на них. Главное, что остановившийся витаконтроллер послал крик о помощи.

Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, криокамере.

— Т-ты…

Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.

— Ты что творишь, сука?!

Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.

— Как он?

— Дышит вроде!

Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.

— Какого черта?

— Он… Х-х-хр… Пялился на меня…

Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс — слишком громким, будто я его отобрала у Дональда.

— Пялился? Да ты что?!

В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили.

Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.

— Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.

— Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!

— Никаких следов, понял?!

Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.

— Да поднимайте уже, их там заждались! — крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло.

Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым вдохом кто-то протягивал это сквозь меня.

Скрежет подъемника, лампы мигают, Дональд сипло дышит, а я лежу — и мне весело.

Подъем лифта — это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.

— Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй, ты!

Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут.

— Ну-ка, вставай, сука!

Меня подтащили к Дональду и приставили вплотную.

— Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?

— Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам!

Как сказал! В этом месте я должна обделаться.

— Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, — просипела я, хватая Дональда за плечи.

Он уже вспотел и теперь мерз. Меня еще раз ткнули шокером — в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67.

Сколько? Двадцать три минуты примерно.

Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось. Ставки сделаны, бежать по-другому я уже не могу. Рулетка крутится, часики мигают, и все фишки на… Скажем так, на зеро.

Свой путь к «Кубу» я начала с широченной улыбки.

Почти двести пятьдесят метров до огромного черного куба, верх которого сходит на нет, растворяясь в эфире. Эту гадость надо строить под открытым небом, подальше от всего важного, потому что там — вход в обломок наших космических путей, изнанку, а изнанка — она такая, что лучше быть готовым убежать. Разряды, опять же.

Аллея Обреченных огорожена сетчатым забором, над ней парят видеокамеры, над камерами — сиреневое небо и рыжеватый взгляд солнца. Сегодня безоблачно, в воздухе многовато углекислоты, душно и парко, и так хочется зевнуть.

Кто-то орет, но от стимулятора заложило уши. Наверное, зеваки, у которых нет денег на место перед экраном. Ничего, потом пиратскую версию посмотрите. Обормот уже холодеет, ему совсем плохо, и я едва его веду. Что ж, есть одно преимущество: он не может сказать ни слова.

А ему ведь так, поди, хочется. И мы неплохо смотримся — рука об руку, вперед, к смерти. Романтика. Хоть бы поэму написал кто. Все равно ведь искусство — один сплошной обман — что вам, жалко?

Вот и верхушка тени «Куба» — слишком быстро.