Шаги в глубину

«Это я вижу, сволочь», — подумала я и снова заорала. Теперь кто-то воткнул в розетку другой штепсель, и ко мне возвращался слух. Вернее будет сказать, что ко мне возвращалось ощущение собственных ушей, и если им верить, мир наполняли звуки пневматических резаков, ломаемого стекла и гула.

— Образец в эфире, — сказал бесполый визгливый голос и сорвался в басовитое гудение. — Теперь можно и стимуляторы. Стэн, где мой отчет о повреждениях?

— Простите, доктор, я не Стэн. Стэна забрали в медчасть еще на «Джаганнатхе»…

— Не важно. Отчет.

Надо мной сияли лампы: мощные такие, несомненно, лабораторные. Кто-то переругивался, голоса возвращались в мало-мальски приличный диапазон и прекращали плыть. Как вы там сказали? «Образец в эфире?» По венам разливалось тепло — те самые стимуляторы, наверное. И приходили в себя мои несчастные диагностические маячки: настало время выяснить, что же со мной произошло.

— О, уже почти в норме, — сказал женский голос, и лампы закрыло чье-то лицо. — Кто я?

— Понятия не…

Запах сигарет. Видео. «Алекса, спаси меня, умоляю!»

— Вы — доктор Окамото, — сказала я. — Лаборатория «Мнемозис».

— Не только «Мнемозис», но в целом — великолепно. Ты очень стойкий образец, родная моя.

Сука. Женщина протянула руку куда-то над моей головой, и спине стало неудобно: лежак начал складываться, усаживая меня.

Окамото подтащила стул, села и тут же задымила. Стен комнаты не было видно из-за прорвы оборудования, а сама я находилась среди целой мешанины проводов и сканеров на подвижных лапах. В затылке что-то больно чесалось, и каждая попытка пошевелить головой отдавалась неприятными подозрениями насчет того, что мне что-то воткнули в мозг.

— Александра Кальтенборн-Люэ, — выдохнула блондинка, пока я осматривалась.

Отвратный ход. Называется «дилетант ведет допрос»: якобы подозреваемый сразу же сломается от звуков своего имени. Ну что за фарс.

— Спасибо, я в курсе.

— Вот это меня и удивляет, родная моя, — сказала доктор и дернула рукой с сигаретой, словно поднимала тост. Мое здоровье, например.

Я молчала, изучая женщину: явно модифицированное тело, ведь у нее взгляд древней старухи, но в нем нет пепла безразличия. Кем ни была доктор Окамото, она точно знала, зачем живет восьмой-девятый срок стандартной жизни.

— Сканер едва вышел на полную мощность, но все же ты опомнилась всего-навсего через восемнадцать часов, — произнесла доктор и, забросив ногу на ногу, выдохнула дым. — И даже помнишь, как тебя зовут.

Сканер. «Мнемозис». Разрушение личности. Я улыбнулась: в бою «Безумные рыжие мозги против Чудо-машины» явно наметился победитель.

— Помню.

— Сканирование было остановлено. Не обольщайся, родная моя.

О, черт.

— Меня помиловали?

— Это вряд ли, — произнесла Окамото. — Тебя ведь не казнили.

Им почему-то расхотелось собирать информацию о своем драгоценном обормоте. Нет, не подходит. Все проще, решила я. Просто они увидели что-то такое в моих мозгах, что оказалось куда важнее, чем данные о свободном полете Дональда. Ох ты ж, дайте я угадаю, что это?

— Интересно, — сказала Окамото, и я вздрогнула. — К какому выводу ты придешь?

— Уже пришла. Как-то связано с режимом РПТ?

Она встала, затушила сигарету о спинку стула.

— Молодец, моя родная. Проверка интеллектуальных способностей завершена.

Из привода выдвинулась экспресс-карта, блондинка забрала ее и пошла к дверям, а на меня валилась усталость, как если бы вдруг кокон оборудования весь лег мне на плечи. Никуда оно все не делось — ни поражение, ни мои попутчики, ни собственная ничтожность. И толку мне с этих интеллектуальных способностей.

«Дьявол бы тебя разодрал, чертова ты белая сука! Ну неужели ты не могла дать мне просто подохнуть?!»

— Ты что-то хотела спросить?

Я моргнула и с трудом расцепила зубы. Доктор Окамото стояла у дверей, и если бы эта докторша умела сомневаться, я бы сказала, что она в сомнении. Лёгоньком таком. Наверное, я взглядом вырезала ей дырочку в затылке.

— Да. Что с Марией Карпцовой?

— С ней уже ничего, — ответила Окамото. — Совсем ничего. Ты, кстати, знаешь, что она тебя любила?

Я оцепенела.

— «Мнемозис» малоизбирателен в вопросах высших эмоций, но интерпретация ближе всего к любви. Даже к обожанию. Такому, знаешь, подростковому.

Обожание… Длинная челка, огромные глаза. Черт, Мария, я даже не знаю, сколько тебе было лет.

— Я тебя убью, сука, — сказала я и закрыла глаза.

Тишина. В горле все взрывалась и не могла взорваться гребаная кластерная торпеда, а глаза срочно требовалось закрыть. Инквизиторы не плачут — даже от бессилия, когда не могут всего-навсего убить одну мерзкую лабораторную крысу.

Да, я просто очень хочу ее убить. В этом-то все и дело.

— Меня? — спросила темнота. — Я не буду тебе ничего отвечать. Ты сама себя сожрешь, родная моя.