Шаги в глубину

Дюпон помолчал. Не открывала рта и я: я ругала себя за разговор. Ну нет чтобы ответить, мол, все клево, спим вместе, завтракаем, о будущем треплемся. Так вот ляпнула же чушь.

— Он замечательный, пока ему не выпадает шанс воспользоваться кем-то.

Я машинально кивнула, а потом сообразила, что моя мысль только что прозвучала вслух. И подозрительно мужским голосом. Олег серьезно смотрел на меня с другой стороны силового барьера, и этот взгляд без грамма издевки — я просто на нем повисла, обмякла. Он влез мне в голову, вынул оттуда самое страшное откровение, вылез наружу и сидит теперь, смотрит. Его даже уничтожить не хочется.

А мне после этого еще с Дональдом общаться.

— Давай не будем об этом, хорошо? — попросила я.

— Давай, — кивнул он. — А о чем будем?

Вопрос почти прошел мимо ушей: между ушами все было плохо, и все это плохое вертелось вокруг имени «Дональд». Одним беспощадным ударом Дюпон вскрыл то, о чем я, оказывается, уже думала.

Что с ним произошло? Где, как? Не на стыке ли разрезанной памяти? Детская обида на Рею? Обида на отца? Или прорезалось инкубаторское, лабораторное детство? Или наконец вылезли наружу гены?

И ведь что весело: умом я понимала давно, что Дональд заботливый и неуверенный далеко не во всем. «Давно? Да с первых часов знакомства, с бомбы с этой генной!» Был расчетливый десант на отзеркаленную каравеллу, была неимоверно легкая реакция на уничтоженную планету, был честно выполненный контракт с хозяевами базы «Зеркало».

Умом-то я понимала, что летаю с торговцем смертью — пускай странным и необычным. Но ум — это ум, а милых парней, которым не все равно, так мало в нашей жизни. И мне потрясающе повезло, что я заметила вовремя: расчетливый парень перенес свои расчеты и на отношения. Осталось только выяснить, кто такая в этих расчетах я сама: удобная пилюля от боли по имени «Рея» или просто удобная. Точка.

— Можно, я тут посижу? — весело поинтересовались откуда-то из пустоты.

Дюпон, чертов остряк. Неприятные мысли послушно собрались в кучку и уехали в дальний ящик. Все же есть преимущества в наведении порядка в голове: начинает работать моя инквизиторская самодисциплина, черт бы ее побрал.

— Да куда ты денешься, — ответила я. — До пяти двадцати ты мой. Если что, Окамото разрешила.

— Окамото? А кто это?

— Это такая древнющая стерва с родинкой и крашенными в белый волосами, — со вкусом, почти нараспев сказала я.

— А-а, эта.

Дюпон поерзал на неудобном стуле и потер шею.

— Ты знаешь, что она учитель Марии?

Я, кажется, скрипнула зубами. Гребаная ты вселенная. Как меня твои хитрые связи задолбали. Дюпон говорил, говорил — о десятках учениц, о многовековой карьере Окамото, о том, как все обернулось, о том, что Мария…

— Стоп, — попросила я. — Не надо.

— Что?

— Не хочу знать, за что ее сослали. Если бы Мария захотела мне рассказать — она бы рассказала.

Олег просто кивнул — подозрительно быстро, будто бы он реагировал не на слова.

— Да ты, я смотрю, тут совсем распоясался, гад, — сварливо сказала я. — Перестал сдерживаться?

— Ага, — легкомысленно сказал Дюпон. — Мне не просто разрешали, мне приказывали лазать по чужим головам.

— А ты и рад, — хмуро сказала я. — Отрываешься за все?

— В смысле — за все?

Я невольно улыбнулась: очень по-дурацки прозвучал вопрос. По-дурацки и по-детски.

— Ну, думаю, эти все медицинские штуки здоровому человеку не нужны. Ты знаешь, что я тебя мысленно уже списала на органы?

Дюпон хохотнул и вдруг зашелся хриплым смехом. Он сидел за прозрачной пленкой, перхал, держась за перетянутое горло, и обе кибер-капельницы засияли, как рекламные витрины, впрыскивая что-то умирающему от смеха альбиносу. Я вскочила, вовремя вспомнила о пружинящем ничто между нами и так и осталась стоять: сжав кулаки, едва не касаясь носом энергетической пленки.

В сердце колотился смех зазеркальца.

Потом с той стороны открылась дверь, вошел лаборант в сером длинном халате и что-то впрыснул в плечо Олегу. Хрипы затихли, и лаборант взял Дюпона за плечо.

Взял — и окаменел.

— Олег?

— Ага.

Дюпон, гладя грудь, встал со своего места, игнорируя застывшего в непонятной позе «научника».

— У меня секунд сорок, потом пришлют робота, — быстро произнес он, подходя вплотную к силовому полю. — Поэтому слушай. Пытки — это вздор. Я не знаю, чего эти люди хотели, Алекса, но они в сорок часов доказали себе и мне, что я человек. Непонятный, странный, но человек. Да, меня разобрали на части и собрали снова, но самая худшая пытка была намного раньше, и была она вот здесь.

Дюпон воткнул палец в бледный висок.

— Худшая пытка — это когда сам не знаешь, что ты такое, — прошептал он, припадая к экрану.

В дверях показался боевой андроид — огромный вооруженный шкаф — в сопровождении металлопода. Мелодичный перезвон, тонкий присвист приводов — и совершенно счастливый алый взгляд, умиротворенная улыбка, и наркотик, вколотый в плечо, не имел к этому никакого отношения.

Олег поднял руки и повернулся к новоприбывшим.

— Иду, иду. Сам.

— Что с ним? — певуче спросил протезированный, указывая лапой на скрючившегося лаборанта.