Шаги в темноте. Убийство Адама Пенхаллоу

– И так знаю, дурень! Скажи спасибо, что не сломал, и прекрати этот маскарад! А ты, Барт, не трогай сводного брата, а то я с тобой разберусь!

Рэймонд, набычившись, воскликнул:

– Черт, это уже перебор! Убирайся отсюда, Джимми!

– Нет, никуда он не пойдет! – заявил Пенхаллоу. – Я хочу, чтобы он взбил мне подушки. Иди сюда, Джимми, мой мальчик! Не обращай на них внимания – я тебя в обиду не дам.

Джимми был так счастлив, что ему позволили проигнорировать Рэймонда, что быстренько вытащил руку из перевязи и засеменил к кровати. Но путь ему преградил Барт:

– Ты слышал, что тебе сказал мистер Рэймонд? Убирайся к черту, пока я не надрал тебе задницу!

– Барт! – загремел Пенхаллоу так грозно, что Фейт с испугу уколола себе палец.

– Я сам взобью тебе подушки, отец, когда этот паскудник уберется отсюда, – произнес тот, не поворачивая головы.

– Давай, Барт! – звенящим голосом поддержал брата Конрад.

Джимми отступил, поглядывая на дверь. Рубен невозмутимо расставлял стаканы на столе.

– Барт! – снова рявкнул Пенхаллоу.

– Не устраивай скандала, Барт, умоляю тебя, – вмешался Юджин. – Дело того не стоит!

Опустив голову, Барт нехотя повернулся к отцу, который уже замахнулся на него тростью. Злобные старческие глаза впились в лицо сына.

– Не будешь мне повиноваться, я с тебя шкуру спущу, – прошипел Пенхаллоу. – Джимми, мой крысенок, иди сюда!

Чуть поколебавшись, Барт с усмешкой пожал плечами и снова занял свою позицию у лакированного шкафчика. Джимми с видом оскорбленной добродетели перетряхнул подушки и расправил цветистое лоскутное одеяло, после чего спросил, что еще он может сделать для хозяина.

– Иди и больше не хами своим братьям, слышишь меня? Когда меня не станет, кто за тебя заступится? Проваливай!

– И нечего изображать больного, – добавил Рубен, направляясь вместе с Джимми к двери. – Не так уж и болит твоя рука, раз можешь подушки взбивать. Значит, и в буфетной найдется для тебя работа.

Когда дверь за ними закрылась, Пенхаллоу с улыбкой посмотрел на Барта.

– Ну ты, горячий дьявол! Закусил удила, так, что ли? Налей-ка отцу выпить!

Рэймонд, скомкав газету, поднялся со стула.

– Ты думаешь, я это потерплю? – ледяным тоном спросил он.

– Конечно, или тебе придется вытерпеть кое-что другое! – презрительно бросил Пенхаллоу.

– Наш сводный брат! Еще чего придумал! – возмутился Рэймонд.

– Да, он один из моих сыновей, – подтвердил Адам со злорадным блеском в глазах. – Посмотри на его нос!

– Не сомневаюсь, что это твое чадо! Но если ты воображаешь, будто он или еще кто-нибудь из твоих выродков может плевать на меня, то ошибаешься!

– Черт, но это же ты наплевал на приказ отца, – подал голос Ингрэм.

Рэймонд обернул к нему искаженное гневом лицо:

– Не лезь не в свое дело! Что ты вообще здесь делаешь? У тебя есть свой дом, вот и сиди там, тем более что за аренду платить не надо.

Конрад покатился со смеху и выкрикнул:

– Давай, хватай его за глотку!

Юджин начал хохотать, а Барт горячо поддержал Рэймонда. Среди хора сердитых голосов Пенхаллоу уверенно выводил сольную арию. Почувствовав, что надвигается очередная ссора, Вивьен сжала кулаки.

– Господи, как же я вас всех ненавижу! – громко объявила она.

Фейт трясущимися руками свернула свое вышивание и выскользнула из комнаты. Колени у нее дрожали, и она прислонилась к стене, чтобы успокоиться. «Ссоры стали происходить все чаще», – подумала она. В ушах у нее звучали разъяренные крики, и Фейт бросилась по коридору в главный холл, а оттуда вверх по шаткой лестнице в свою комнату, где рухнула в кресло, прижав пальцы к вискам.

Она представила Клэя среди бушующих родственников. Чувствительный, как мать, боящийся отца и братьев, вздрагивающий от крика, он, если и не сойдет с ума в Тревеллине, так уж точно подорвет нервную систему. Ему придется делать все то, чем занимаются его крепкие братья, хотя бы из страха заслужить их презрение, а значит, жизнь для Клэя превратится в нескончаемое страдание.

В своем последнем письме сын объявил, что намерен ослушаться отца и поискать работу в Лондоне, но Фейт понимала, что это лишь пустая бравада, предназначенная исключительно для нее. В конце семестра он приедет домой, обиженный, но не смеющий возразить отцу. Все свои обиды Клэй будет изливать матери, надеясь, что она защитит его, и не понимая или не желая понимать, что в железных тисках Пенхаллоу она столь же беспомощна, как и он. Фейт не винила сына: она сознавала, что обязана помочь ему, и была готова на все, чтобы спасти мальчика от тирании отца. Но Фейт была совершенно бессильна что-либо изменить – все ее мольбы были тщетны, а собственных средств она не имела.

Фейт попыталась объяснить все это Клэю, когда он в начале июня вернулся в Тревеллин, но тот, как и мать, был не склонен воспринимать вещи в истинном свете, предпочитая рассуждать и сокрушаться, вместо того чтобы искать реальный выход из положения.

Фейт поехала встречать его в своем старом лимузине и была несколько разочарована сыновним приветствием.

– Ах, мама, как это ужасно! – воскликнул Клэй, торопливо подходя к ней. – Неужели ты ничего не можешь сделать?