Шаговая улица

Последние всплески затухающих звуковых знаков трамвая донеслись от Моста, и на секунду стало тихо, а потом сквозь толстую корку асфальта в подошвы ткнулся внезапно возникший гул и, протиснувшись сквозь ноги, как через две тесные норы, распался и завис равно звучными густыми комками глубоко внутри тел Громоздкого и Дезидерия, продолжавших вечером во вторник сидеть около дома Семь-Девять по Шаговой улице.

- Опять на Самолетке чего-то тачают. - Громоздкий отхлебнул из стаканчика.

- Хорошо, если ненадолго, а то в сентябре целую неделю гудело. Я тогда лабать не мог, а Мотляр малевать. У меня чуть гастроли не накрылись, а он заказ в срок не сдал.

Мотляр - это художник, близкий приятель Громоздкого и Дезидерия, чья мастерская расположена на крыше дома Семь-Девять.

А сам Громоздкий был виолончелистом, жил в том же доме, и работал четвертым пультом в симфоническом оркестре. Для поддержания гибкости пальцев он ежедневно по два часа проводил наедине со своим инструментом.

- Зусман пилит.

Музыкант опустил закатанные рукава рубашки.

- И фрухтянка уже не греет. А башли кончились.

Дезидерий тоже почувствовал, что стало прохладней, - ночь плавно сменила вечер.

Глубинный гул Самолетки прекратился, синхронно уступив место желтому пунктиру фонарей, зажегшихся на всем протяжении Шаговой улицы: от Сюповия и до Моста.

На противоположной стороне проезжей части, там, где за небольшим парком, равносторонним распластанным треугольником на фоне проявленных агонизирующим закатом темно-алых пятен кучевых облаков, в рассеянных отблесках света фонарей сгущалась крыша здания Ристалия, проявились скульптуры лошадей: квадрига в броске, остановленном возницей, и два ветреных иноходца по бокам.

За спинами друзей зажглись Глаза Босха.

В бледно-голубом искусственном свете над плечом Дезидерия расположилось восковое ухо Святого Иеронима.

Пузатая рыба, привязанная к палке Святого Христофора, хвостом вниз застыла за Громоздким.

На первом этаже дома Семь-Девять размещался художественный музей, и в его окнах-витринах, как в прямоугольных глазницах, регулярно выставляли огромные копии фрагментов картин Иеронима Босха.

- Ребятки, а у вас неплохая компания. Может и покурить найдется?

Перед сидящими на штакетнике стоял дедок в тапочках на босу ногу.

- Ух, откуда это ты взялся? - удивился Дезидерий.

Было совершенно непонятно (вот она, родная улица, лоскутным одеялом, где отчетлива видна каждая заплаточка - дом, подъезд, окно, пешеход, автомобиль, трамвай - расстелилась перед приятелями; вот она, Шаговая, полностью просматривается от дома Дезидерия и до подъезда Громоздкого), как сумел к ним подойти незамеченным субъект с большой седой бородой, бутылочными глазами под густыми бровями, одетый в мятые брюки-галифе и распахнутый длинный плащ на полуголый торс, в майке-безрукавке, с белой капитанской фуражкой на голове.

Одной рукой подошедший дед придерживал расчехленный баян.

- Так вы же беседовали между собой. А я в тапочках тихонечко хожу. Вот и не заметили, как я с той стороны тишайше подошел. - И дед махнул рукой в сторону Плоховского переулка, откуда, сверкая проблесковым маячком, как раз выезжала машина скорой помощи.

Плоховский переулок начинался между домом Семь-Девять и соседним домом, где жил Дезидерий. Теснимый с одной стороны кооперативными гаражами, а с другой - забором больничного комплекса "Крестокрасные Дебри", переулок вел от Шаговой улицы к Самолетке.

- На, кури в удовольствие. - Дезидерий достал мятую сигарету. - А звать-то тебя как?

- Для вас, ребятки, я пока Боб Хайт. И звездный знак мой пока лишь Близнецы... - Старик достал кремень и трут, высек искру, обметанными лихорадкой губами раздул огонек, прикурил и жадно затянулся.

- Эх-ха, хорош табачок... Я в Моргалии сторожем работаю. Это в Крестокрасных Дебрях, где глаза лечат от красноты и частого моргания... А еще я очень люблю на баяне для детишек играть. Никогда с ним не расстаюсь.

Мимо компании, загребая ногами, прошлепал молодой человек. В свете уличных фонарей можно было разглядеть, что лицо его искажено бессмысленной улыбкой, изо рта текут слюни, а на черной майке сзади написано белым странное слово "Скирлы".

- Этого-то знаете? Мой первый клиент. Теперь в Соколовской спецшколе учится, - громким шепотом прошелестел Боб Хайт, наклонившись к ребятам.

- Кочумай, дед, байки лить. Ты чего? Форин, что ли? Какой твой клиент, к лешему? Это ж Витя Пляскин, дурачок наш. Его все на Шаговой знают. Кикимору ему в дышло. - Громоздкий сложил руки замком на груди.

Еще один трамвай протренькал по рельсам.

Рядом с Ристалием включились прожекторы, шесть объемных лошадей на крыше (квадрига и иноходцы) воссоединились с плоской седьмой - краем световой луч попал и на венчающий шпиль флюгер в виде устремившегося в небо скакуна.

- Насчет лешего, а особенно про кикимор вы, ребятки, поосторожней. - Глаза деда засверкали из-под бровей. - Всуе не поминайте... Очень плохая компания... Что вы, в сущности, о кикиморах-то знаете?

- Ну, они на болотах живут. Раз. Зеленые и пищат по ночам. Два. Пугают. Три. Фольклорный персонаж, в общем.