Шайтан-звезда. Книга вторая

– Все было наоборот, – сказал Салах-эд-Дин. – Это Хайят-ан-Нуфус отравила Кадыб-аль-Бан и похитила ее тело, чтобы опорочить ее перед царем, будто она сбежала, и заставить царя провозгласить своим наследником младшего сына. Я же спасся чудом по милости Аллаха. И я знаю, какой яд пустила в ход Хайят-ан-Нуфус, ибо спешил к отравленной с противоядием, но опоздал.

– Можем ли мы верить этому человеку? – спросил тогда Хабрур ибн Оман Джевана-курда и Джабира аль-Мунзира. – О аль-Мунзир, он спас тебя от смерти – и потому ты не можешь свидетельствовать против него, ибо детям арабов чужда неблагодарность. Я помню только то, что врач был молод и самонадеян, ведь я тогда неотлучно находился при аль-Асваде и редко бывал в Хире. Так что сейчас не ты предостерегаешь, а я. Так пусть же решает Джеван-курд!

Польщенный доверием, Джеван приосанился.

– Прежде всего, мы должны разобраться, что в речах этого человека – правда, а что продиктовано вином, – с немалым достоинством произнес он. – Сидя перед скатертью с пилавом, мы этого не сделаем. Мое решение – мы возьмем этого человека с собой, и поедем туда, куда он укажет, но будем строго следить, чтобы он не прикасался к вину – и финиковому, и изюмному, и пальмовому, не говоря уж о виноградном.

– А мы сами, о друг Аллаха? – осведомился Хабрур ибн Оман. – Ведь пальмовое вино нам дозволено.

– Не случится большой беды, если мы обойдемся в дороге без пальмового вина, – заметил Джабир аль-Мунзир.

Салах-эд-Дин всем своим видом изобразил покорность злой судьбе. Вдруг он усмехнулся и произнес вовсе неожиданные в его устах стихи:

Вино я оставил и пьющих его,
И стал для хулящих его образцом.
Вино нас сбивает с прямого пути
И злу отворяет ворота оно.

– Давно ли ты так поумнел? – удивился Джеван-курд.

– Слава тому, кто все изменяет, но сам не изменяется! – отвечал Салах-эд-Дин. – Просто я понял, что только вместе с вами я достигну своей цели, догоню Шакунту, отомщу Барзаху и помогу вам завладеть ребенком, чтобы он не достался этой мерзкой, этой скверной, этой распутнице, этой развратнице… О Аллах, какие бы слова я ни употребил – все будут слишком хороши для нее! А теперь пусть кто-то из ваших людей сходит со мной в хан, где я остановился. У меня там хорошая лошадь, и вьюки с имуществом, и оружие. Я переберусь к вам, мы обсудим наш дальнейший путь, отдохнем и двинемся в дорогу на рассвете. Лишь бы только не упустить ее след!

– А какое у тебя оружие? – заинтересовался курд. – Мочалка из пальмовых листьев или банный веник?

– У меня ханджар, выкованный из молнии, и кожаный щит, и лук, и стрелы, бесперые и пернатые, по тридцать тех и других, и нанизанная кольчуга, и шлем, и кольчатое забрало для лица, и еще я взял с собой аль-вахак.

– А что это такое? – спросил курд.

– Если Аллах будет к нам благосклонен, то ты его увидишь, – Салах-эд-Дин сжал кулаки. – Это сеть для охоты на людей – и я отдал бы руку, чтобы увидеть, как в этой сети бьются Шакунта и Барзах!

* * *

Хайсагур был прав, полагая, что Джейран увидела и узнала его во дворе караван-сарая. Но он не знал, каковы были чувства девушки по отношению к нему в ту ночь.

Поскольку гуль не имел намерения ее пугать, то и не напустил на лицо зверской ярости, внушая, будто у него на голове рога, подобные буйволиным, а из глаз и ноздрей идет дым. Джейран увидела лицо необычное и приметное, но вполне человеческое.

Она узнала это лицо еще и потому, что по природе своей не была неблагодарной, а Хайсагур оказался одним из немногих, к кому она испытала чувство благодарности.

Ей не было нужды до того, зачем гуль забрался в пустые помещения караван-сарая. Он не сказал ей ни слова – следовательно, не хотел, чтобы о его присутствии кто-то знал. Она и промолчала – тем более, что ей было в тот миг не до гулей-оборотней.

Потом, когда она прекратила бурные рыдания и поднялась с суфы, ей показалось странным, что Хашим не последовал за ней и не попытался ее успокоить. Джейран посмотрела туда, где мог бы находиться старик, но увидела, что у арки, у самой стены, стоит Хайсагур, как бы на страже.

Не подумав – а думать она, как видно, была не в состоянии, – что, увидь Хашим Хайсагура, шуму было бы на весь караван-сарай, она прониклась мгновенной и острой благодарностью к гулю. Но как выразить это чувство – она не знала. И лишь задержалась на мгновение возле того, кто, как она полагала, охранял ее в постыдном для нее состоянии.

Потом, на следующий день, когда путь был продолжен, она сообразила, что ни о какой охране тут не могло быть и речи – просто Хайсагур опасался выходить во двор. Но, подобно наконечнику стрелы, засело в ее памяти это воспоминание, подобное картине – светлый камень стены, и свод арки, и широкая темная спина горного гуля…

Удивительно, однако и у Хайсагура возникло ощущение, будто он стоит на страже. И он также на следующий день осознал, что всего лишь ожидал, пока Джейран соберется с силами, успокоится, выйдет и уведет Хашима с аль-Яхмумом.