Шайтан-звезда. Книга вторая

– Не уходи, заклинаю тебя! – воскликнула красавица. – О Джабир, разве ты окончательно забыл те дни, что мы провели вместе?

– С чего бы мне забывать их? – осведомился, насторожившись, чернокожий великан. – Вместо того, чтобы сражаться рядом с аль-Асвадом, я жил жизнью жирного евнуха, только и зная, что есть, пить и спать! Я ощущал себя подобно узнику в тюрьме, у которого даже нет рукоделия, чтобы дни не тянулись так долго. Аль-Асваду следовало хотя бы дать мне в дорогу нитки и пряжу, чтобы я, подобно узнику, плел шнурки для шаровар! А мой собственный шнурок для шаровар стал мне за этот год тесен, клянусь Аллахом!

– И это – все, что ты можешь вспомнить, о аль-Мунзир? – искренне удивилась Абриза. – Разве ты забыл, как играл с моим сыном? И как пел мне песни арабов? И как учил меня прекрасным стихам?

Тут ей действительно пришли на ум стихи из тех, которые читал Джабир аль-Мунзир, когда в полуденный зной все они, и Абриза, и невольницы, и старуха с ребенком, и он сам спускались в погреб, к проточной воде, и коротали там время за историями и преданиями.

Это было не лучшее из того, что он поведал ей, но другое не пришло на ум, и Абриза произнесла оба бейта, стараясь вложить в них чувство такой силы, какая нужна, чтобы пробудить ответное чувство:

Как путь мне найти, скажи, к вратам утешенья?
Утешиться как тому, кто в огненном жаре?
Прекрасны так времена, теперь миновавшие!
О, если б из них могли вернуться мгновенья!

Она произнесла эти бейты – и вдруг поняла, что времена были воистину прекрасны, только она не знала им цены.

Но Джабир аль-Мунзир, уцелев во всех бедствиях, стоял перед ней, и его лицо, когда он слушал стихи, было прекрасно, и она не утратила в бедствиях своей похищающей сердца красоты, и между ними, казалось, должны были рухнуть все преграды – а Ади аль-Асвад пусть оплакивает свою судьбу, как бедуин – покинутую стоянку и колышки от палаток!

– Да, ты права, о госпожа, эти стихи – из тех, что я читал тебе, – стараясь, чтобы голос не выдал тревоги, признал аль-Мунзир. – А что еще я мог вспоминать, когда был оторван от моего брата аль-Асвада и от моих друзей ради нашей с ним верности?

– Разве эти стихи – не о любви? – спросила Абриза, решительно делая первый шаг к Джабиру аль-Мунзиру.

Он опустил глаза – и увидел ноги красавицы, которые делали немым звон ее ножных браслетов.

Сейчас браслетов не было, да и туфли Абриза скинула, и он увидел две изящные крошечные ступни, такие, что вдвоем поместились бы на его ладони.

– Нет, о госпожа, они о тоске по минувшему! – возразил упрямец, не желавший понимать, к какой цели подталкивает его своенравная женщина.

– Клянусь Аллахом, ты ошибся! – воскликнула она, делая еще один шаг, сходя с ковра и роняя покрывало, так что ее непокрытая голова оказалась вровень с плечом аль-Мунзира. – Вспомни – ведь мы целый год провели вместе! И каждый день мы видели друг друга, и я привыкла к тебе, а когда нас разлучили – я тосковала о тебе! Чего же еще ты хочешь услышать? А потом на меня нашло затмение – я испугалась за жизнь аль-Асвада и вообразила, будто люблю его, и принялась сочинять стихи! А это было проклятие черного ожерелья! Теперь я все поняла! Это оно увеличило мою тревогу во много раз, так что я приняла ее за любовь! И все остальное оказалось на время забыто, о аль-Мунзир, о любимый!

– Ты опять твердишь об этом ожерелье, о госпожа… – пробормотал аль-Мунзир, этот раб верности, отступая к двери. – По милости Аллаха ты избавилась от него, и пусть оно украшает Джейран! И что хорошего могу я вспомнить о нашей с тобой жизни в том городе? Я, сын благородных, надел наряд черного раба! И я был лишен жизни, достойной благородного! Неужели ты всерьез полагаешь, что близость женщины может мне заменить братство хмурых львов и горных барсов, о госпожа?

– Да! – воскликнула, теряя разум и чувство меры, Абриза. – Если эта женщина предпочла тебя всем созданиям Аллаха! О Джабир, разве ты знал женщин, кроме пленниц и невольниц, которым не дано оказывать предпочтения? Ты же забыл их всех, и если я попрошу тебя назвать хоть одно имя, ты не сможешь мне ответить!

– А к чему мне их имена? – вполне искренне удивился Джабир, не забывая отступать. – И среди невольниц было много образованных, так что, если бы не превратности времен, я отправил бы трех или четырех из них в Хиру, чтобы они там ждали меня…

Тут он оказался возле самой двери.

– Да хранит тебя Аллах и да приветствует! – воскликнул этот хмурый лев и выскочил.

И первое, обо что он споткнулся, был евнух Масрур, который с большим удобством сидел на подушке по ту сторону занавески, наслаждаясь беседой и, несомненно, предвкушая, как он будет пересказывать сотоварищам ее содержание.

– О порождение шайтана! – рявкнул аль-Мунзир, и эти слова наверняка были услышаны Абризой.