Шакалы пустыни

Лампы у кофейни загнали луну за крышу, неслышно двигались тени людей, монотонная музыка начала сдавливать виски. Уже не было на ступеньке никакой Катрин Кольт, наемницы с ламинированными нервами, а сидела мертвая девушка Катя. А может, девчонка и с иным, схожим именем, не так и важно. Но сгинул никогда и не бывший Египет, осталась лестничная клетка выселенного на затянувшийся ремонт дома, осталась пыль на стекле огромного окна, мохнатый серый ковер на бетонных ступеньках без всяких иероглифов, а за окном легко угадывался серый гранит моста, и усыхало на том мосту последнее десятилетие ХХ века, но год и век не имели никакого значения — острая пуля пронзила оба виска навылет, оставила щербину на стене, пистолет мягко канул в пыль на ступенях, и случилось то давным-давно. Безнадежно пустой «ТТ», со вставшим на задержку затвором, оброс мехом пыли, кругом гулкая пустота лестниц, и можно в том заколдованном подъезде сидеть мертвой вековечно. Уж такой это дом…

Дом трудно было не узнать — Серафимовича, 2, но… Катя там не умирала. В других местах случалось, а почему же вдруг…

Так ли хорошо мы знаем свою жизнь и смерть? Есть ответ? «Напоминаю, итоговая контрольная — от нее зависят ваши четвертные оценки. Мезина, пересядь, будешь писать второй вариант».

Катрин (или Катя?) отчетливо почувствовала, что сейчас спятит. Прямо здесь, на ступеньках безвестной египетской деревушки или на совершенно иных ступеньках, но исход будет один. Откуда эта обреченность? Проклятая музыка! Заткнуть бы уши…

Сидящая в темноте замычала и ляпнула себя ладонью по щеке. Ощутимо — никаб от многих беспокойств защищает, но не от увесистых пощечин.

На миг полегчало. До победы над овладевающим безумием было далеко, но глаза от боли открылись, Катрин увидела кофейню и ужаснулась. В смысле, сначала ее остро поддавило иное неприличное чувство, а уж потом…

Анис танцевала.

…Почти вялые, почти ленивые изгибы соразмерной фигуры, безошибочно отзывающейся щелканью невидимых кастаньет и ритму тамбурина. Дешевенькая ткань абайи на безносой невольнице проявляет неведомые волшебные свойства, все плотнее облегая точеную и изящную фигурку — она словно кабинетные песочные часы — вот струится-истекает под жалобу древней скрипки песок странного, вкрадчивого обнажающегося обольщения, пьянит крепче вина и гашиша. Маняще вздымаются выгнутые в запястьях руки, и уже нет черной ткани, гладка обнаженная кожа, неслышно звенят богатые браслеты. И нет ничего этого, и есть же оно; откровенно и осязаемо рождает жар желанья, притягивает-зачаровывает взгляды, вот оборачиваются к соблазну и те, кто стоит спиной. А безумная девушка-дервиш кружится чуть быстрее, вот плавно взлетает над уличной пылью колокол-бутон подола…

Катрин немножко разбиралась в женских чарах и соблазнах. Ах, да чего там скрывать — вполне разбиралась, одна близкая дружба с неповторимой Блоод чего стоила, уж не говоря об иных, частных исследованиях. (О Фло ни слова — то явление иного, высшего, порядка.) Но разящий соблазн ланон-ши заложен в самой хищной природе редкого племени дарков, он уникален, но естественен. Здесь же… все одновременно грубее и куда тоньше: отточенное искусство игры тела, сгущенное до вязкости сладкого смертельного яда.