Шакарим

Разваливался и преуспевавший прежде кооператив в Баканасе. Архама Искакова сняли с поста главы кооператива как классового врага, потомка бывшего старшего султана Кунанбая. Жители, побросав бесперспективное земледелие, пытались кормиться охотой. Обеспокоенный Шакарим предостерегал от увлечения охотой, считая, что это скорее забава, а в голодную пору надо всеми способами стараться удержать хозяйство. Сам охотник, он прекрасно понимал, что охотой весь народ прокормить невозможно. И надеялся, что, наладив хотя бы коллективные хозяйства, можно предотвратить катастрофу.

Он опять стал появляться в Баканасе, но его советы уже не могли спасти дело, начатое Архамом.

Местная жительница Укыш Козбаева вспоминала в 1988 году:

«В 1931 году мы переехали в Баканас, заняли дом Архама. А они уехали в Карауыл. Муж Башер работал в магазине, я была кухаркой. В это время кажы часто приезжал в Баканас. Давал в стирку вещи, просил сготовить баурсаки. Просил: «Мои дорогие, мне нужны баурсаки не из кислого теста, они плесневеют, а из пресного». Два раза просить меня не надо было. Он радовался как ребенок, давал благословение».

Рассказ другой жительницы, Зияды Сарбасовой:

«В то время в местности Жанибек стоял большой аул. Большинство жителей были из рода Кокше. Когда Шакарим приезжал в аул и проходил мимо юрты, мы, женщины, смотрели на него только украдкой из-за полога двери. Разве можно было в то время показаться на глаза такому святому человеку? Мы даже близко не подходили.

То ли из-за траура по кажы, то ли времена наступили такие ужасные, но после его смерти всю массу народа настигло бедствие.

Казахи говорят: цыпленок прячется в себе, сокол прячется в гнезде. Народ, осевший в начале двадцатых годов в большом поселке Баканас, после наступления голода разбрелся, куда глаза глядят… Созданные под руководством Мухтара Ауэзова и Архама Искакова оросительные каналы для полива, ветряная мельница, кооперативное имущество — все оказалось никому не нужным. Народ умирал с голоду.

Говори, не говори, ничего теперь не изменишь, но пусть такой «конец света» минует будущие поколения».

В начале лета 1931 года в Чингистау приехал Елтай Ерназаров (1887–1945), председатель Центрального исполнительного комитета Казахской АССР. По рангу Ерназаров был вторым руководящим лицом в республике после партийного лидера Голощекина. Понятно, что высокопоставленный чиновник совершал поездку по регионам, в которых в прошлом году прошли волнения, чтобы создать хотя бы видимость порядка. Узнав о его приезде, Шакарим покинул Саят-кора, специально приехал в Карауыл, чтобы увидеться с государственным чиновником.

Об этой встрече рассказал Аюбай Кенесарин:

«Я был свидетелем, как Шакарим зашел к Ерназарову и вышел после продолжительной беседы с ним.

Дело было летом 1931 года. Специально для Елтая на берегу реки Карауыл поставили несколько юрт. Милиционеры охраняли юрту, в которой находился Елтай. Людей с просьбами, заявлениями было очень много. Большинство, не получив дозволения зайти, прождали весь день. А вот известный певец Агашаяк сумел проскочить и вышел радостный с известием, что ему вернут корову.

В какой-то момент из юрты Елтая вышел и Шакарим и обратился к ожидавшим людям: «Довольно долго я говорил о том, что народ, лишенный скота, начал голодать. Не согласился. Не похож он на руководителя, способного решать проблемы. Можете не стараться зря заходить к нему», — сказал он.

Сел на коня и уехал».

Речь поэта не могла пройти мимо ушей республиканского начальства, которое не только чутко улавливало политический ветер перемен, но и прислушивалось к доносам многочисленных активистов.

Существовало еще и обобщенное партийное мнение. Советские работники, конечно, имели информацию обо всех стихах, поэмах, высказываниях вольнолюбивого и независимого кажы. Нет сомнений, они еще помнили, как после Октябрьской революции Шакарим писал в стихотворении «Когда появился на свет от матери…»:

Свободного сейчас нет человека,
В эпоху полной диктатуры власти.
Еще покажут все кошмары века,
И жизнь добавит ужасы и страсти.

Предсказание поэта начало сбываться давно. За ним так и закрепилась репутация поэта-пророка, который видит в этой жизни то, что неведомо другим, а также имеет возможность заглянуть в отдаленное будущее.

Мог ли он промолчать, как все обыватели, не говорить обидные для руководителя республики слова? Вряд ли. Изменить себе поэт уже не мог.

Вернувшись в Саят-кора, он записал финал эссе «Зеркало подлинного счастья» — так, как он сложился в голове после разговора с Ерназаровым:

«…Открыв глаза, я увидел человека с суровым выражением лица, в белоснежном одеянии, который поддерживал мою голову.