Шах белой королеве, мат черному королю... (СИ)

У него заболела голова. И это было хорошо, это отвлекало, потому что в груди разболелось еще сильнее, словно в начавшую затягиваться рану ткнули чем-то острым и горячим, отчего швы плавились, расползались. Отчего-то вспомнилась фотография, та самая, с которой началось ее досье. Где она: в белом платье и лицо под фатой - счастливое. Хотелось тогда подойти, сорвать эту дрянь с головы, задрать подол и отшлепать, прилюдно. А потом на руки и никогда не отпускать. Но его не пригласили на свадьбу, даже не сообщили, не посчитали нужным, просто выкинули из своей жизни. И сидеть в машине, поджидая свадебный кортеж, и прятаться за деревом, в бессильной ярости, было унизительно. И глядя в ее улыбающееся, (не для него!) лицо он осознал: насколько сильно ее ненавидит! И позже, вглядываясь до дыр в фотографию, украденную в доме ее отца он поклялся, что отберет у нее все, что у него самого больше никогда не будет.

Теперь же оказалось, что во всем что случилось и нет, виноват он сам. Вернее:

-Моя гордыня.

-Даже тогда, на свадьбе. Я ждала тебя.

Это был последний раз, когда Соме было позволено проснуться и лучащимися от радостного предвкушения глазами смотреть на каждого гостя. Позволено потому, что и Лила ощущала его присутствие и желание, такое же сильное, как у нее: быть рядом, быть вместе. Будь Лила одна, она упрямо выплюнула в его лицо высокомерное: "Нет!". Сома же всем своим видом кричала: "Да!", упорно выискивая свое в толпе гостей.

Это был последний раз, когда Сома проснулась.

-Ты любила этого... мужа?

Спросил спокойно, невозмутимо, равнодушно. И ему безразлично, что она ответит. Мог бы и не спрашивать, какая разница...

-Я его использовала.

Замужество дало ей свободу, в первую очередь от отца, от его ненужных вопросов и... всего остального. Спрятаться и спрятать.

-Этот брак дал мне возможность исчезнуть, затаиться, залезть в нору и зализать раны. К тому времени я весьма прагматично смотрела на мир. Без иллюзий.

-Он оказался лучше, чем я?- спросил Эдуард и тут же пожалел об этом. Ее лицо напротив как-то поползло от этого вопроса, размазалось, потом резко сфокусировалось на нем: прищуренный взгляд под напряженным лбом и полоска крепко сжатых губ. Розовых, блестящих, красивых даже тогда, когда расходятся в пренебрежительном изломе.

-Ты имеешь в виду секс? Он был другим.

Все было иначе. Тогда она поняла, что стоит за словами: эрекция, фрикции, семяизвержение. Секс оказался до ужаса физиологичен.

-Не так...

"...как с тобой". &

С мужем не было этого непонятного и необъяснимого падения в пустоту, где отключаются разом все мысли и остается, натянутое как струна, вибрирующая в каждой клеточке тела наслаждение. Не было бездумно принимающего и отдающего созвучия двух тел, душ и, чего еще там... сердец? Словно таешь, теряя способность видеть, слышать, говорить, приходишь в себя, на мгновение и растворяешься вновь. Чтобы очнуться окутанной нежностью, на груди под большими горячими ладонями.

Все это ушло из ее жизни, раз и навсегда. Наверное, Сома хранила, берегла эти стекляшки воспоминаний, но она спала, а у нее и без того было полно проблем.

Воздух в кабинете как-то опасно наэлектризовался, Эдуард поймал себя на мысли, что сам начинает раздваиваться, словно безумие только и ждет, чтобы наброситься. Рука потянулась к горлу, вцепилась в галстук, ослабила узел, потом и вовсе стянула его, небрежно откинула.

-Жарко,- сказал,- Хочешь минералки?

Обрадовался мелькнувшей мысли. Что может вот так, почти спокойно с ней говорит и даже заставить себя отойти, взять два стакана и воду, налить, и рука не дрогнет.

Она тоже, вполне без подтекста может улыбнуться и даже отвести взгляд в сторону, разглядеть уютный диванчик, в углу, пересесть, расслабить затекшую спину.

Эдуард подал ей стакан, сел рядом. Чуть прикрыв глаза она смотрела на него, на то как он делает глоток, кадык над воротником рубашки дергается и хочется расстегнуть пуговичку, ослабить это давление, а губы наверное мокрые и холодные. А он все хлещет и хлещет. Как тогда, однажды утром, он жадно глотал воду, а она, притворяясь, что спит, наблюдала за ним. Потом он закурил. Это был единственный раз, когда она увидела его с сигаретой. А потом ее накрыл вкус табака и ментола на холодных губах.

-Мне пора,-шептала она, зная, что никуда не уйдет, потому что просто не сможет.

-Не отпущу.

Пришлось встать и поставить стакан на стол, потом вернуться, но чуть дальше, чтобы его раздвинутые ноги не коснулись ее даже случайно.

"Вот как?"- взлетели вверх брови и второй стакан, звякнув о первый, опустился рядом. А его хозяин навис над ней, запирая в кольце рук, оглядывая и непонятно чему усмехаясь.

-А теперь я хочу говорить с нашей спящей принцессой. Не подскажешь, как разбудить?

В мозгу начали шевелиться какие-то мысли, но и так медленно, что к тому моменту, когда созрел твердый и решительный отказ, ее рот уже был заперт. Чужие губы не были холодными. Грубыми, жесткими, горячими. Внезапно хаотичные движение сошли на нет. Эдуард отпустил ее.

-Никогда не понимал. Что твориться у тебя в голове.