Шах и мат

– Иногда они звонят мне поздно ночью. Один спрашивает, почему Тану только что лайкнула какого-то стэнфордского пловца без футболки в соцсети. Вторая интересуется, что за сучка продолжает снимать дуэты с Эмилем в тиктоке.

– Тебе, похоже, не привыкать отговаривать людей прыгать с обрыва.

– Я бы справлялся лучше, если бы знал, что такое дуэты в тиктоке.

Я смеюсь. Эмиль и Тану смотрят на меня, а затем обмениваются взглядами, значение которых не поддается расшифровке.

– Ты ревновал, когда они только начали встречаться?

– Ревновал? – похоже, вопрос его искренне удивил.

– Ну да. Я хочу сказать, что вы, кажется, довольно близки. И Эмиль, и Тану довольно привлекательны… – Мои щеки горят.

Думаю, Нолан это заметил, потому что уголок его губы дергается.

– Я не ревновал. Мне сложно было понять, как кто-то мог хотеть остаться с другим человеком наедине в комнате, где нет шахматной доски.

– Но теперь ты понимаешь?

Он долго смотрит на меня из-за солнцезащитных очков:

– Теперь понимаю. – Нолан отворачивается. – Но если ты заинтересована в ком-то из них…

– Я не поэтому спросила, – выпаливаю я. – К тому же я не сплю с теми, с кем работаю. Это обычно плохо заканчивается.

На самом деле, в последнее время я вообще ни с кем не сплю. Это были на удивление скудные на события несколько месяцев. Может, шахматы уничтожили мое либидо?

– Плохо заканчивается?

– Ага.

– Это как?

– Из-за близости люди начинают придумывать себе невесть что. Думают, что я хочу продолжить общение. Проводить с ними время.

Нолан изучает меня:

– А ты слишком занята, потому что заботишься о своей семье.

– Откуда ты знаешь?

Он не отвечает, просто продолжает внимательно смотреть сквозь темные линзы, пока его молчание не начинает меня убивать.

– Ты здесь вообще зачем? Разве не едешь на турнир, который будет на следующей неделе?

– Заинтересована в моих планах?

Очевидный ответ: да.

– Тебя не пригласили, ведь так? Они знают, что ты швырнешь доску в арбитра, и тебя отказываются страховать все агентства.

– Я лечу в Москву прямо из Торонто. В пятницу.

– Ты участвуешь в обоих турнирах?

Нолан пожимает плечами, как бы говоря: «И что в этом особенного?»

– Дефне сказала, что у любого мозг отвалится участвовать сразу в обоих. И что большинство серьезных игроков не видят смысла участвовать в Олимпиаде… – Внезапно мне в голову приходит странная мысль. – Ты же здесь не из-за…

«Ты же здесь не из-за меня?

Приди в себя, Мэл. Конечно, он здесь не потому, что одержим идеей сыграть с тобой в шахматы. Он хочет потусить с друзьями. Может, вообще солгал и на самом деле заинтересован в Тану. Или в Эмиле. Или в обоих. Это не мое дело. Кому вообще какая разница…»

– Да, – отвечает Нолан.

Мой внутренний монолог обрывается.

– Что?

– То, что ты подумала, – его дурацкий глубокий голос. Аргх. – Я здесь именно поэтому.

– Ты не знаешь, о чем я думаю.

Нолан улыбается:

– Верно.

– Нет, правда. Ты понятия не имеешь.

– Ладно.

– Прекрати соглашаться со мной. Прекрати притворяться, что можешь читать мои мысли и…

Стюардесса с тележкой останавливается около нас и спрашивает, не хотим ли мы чего-нибудь выпить. Мы ничего не отвечаем: Нолан просто пялится перед собой, а я с угрюмым видом сжимаю свой напиток и думаю, что нет.

Он просто не может знать.

Глава 13

Между Олимпиадой и обычным турниром есть два главных отличия: нас проверяют на допинг (ага, надо пописать в баночку) и это командные соревнования. Партии, конечно, индивидуальные, но очки суммируются. Как самый сильный игрок, Нолан получает первую доску. Меня вдруг выбирают второй, хотя опыта у меня меньше всех. (Я много раз спрашиваю Эмиля, точно ли это хорошая идея. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами и обиженно произносит: «Ладно тебе, Гринлиф».)

Понимание, что возможная победа будет общей, вызывает совсем другие ощущения; неважно, насколько временный и абстрактный наш союз. Мне нравится, что Эмиль отбивает мне «пять», когда я обыгрываю эстонского шахматиста, или что Тану целует меня в лоб, когда мне удается избежать ничьей с сингапурцем. Я даже перестаю заморачиваться из-за того, как долго и внимательно смотрит на меня Нолан. Он всегда быстро расправляется со своими соперниками, находит выпить что-нибудь теплое, ставит стаканы рядом с моей доской и остается чуть поодаль моего оппонента до конца игры. Его темный и жадный взгляд перемещается с доски на меня и обратно, и я не совсем понимаю, что это значит.

Нолан не радуется моим победам и не говорит, что я молодец. Он лишь кивает один-единственный раз, будто в каждой моей победе нет ничего удивительного, а его вера в меня такая же непоколебимая, как огромный валун. Словно в моей удачной игре не больше удивительного, чем в солнце, которое вовремя заходит за горизонт.

Подобное давление, по идее, должно быть невыносимым. Но мне приятно, что игрок такого высокого уровня настолько во мне уверен, и это раздражает куда сильнее. Именно поэтому я делаю то, что умею лучше всего: стараюсь об этом не думать.