Но мне придется признаться во всем маме и Сабрине. И они могут возненавидеть меня. Вдобавок ко всему есть другая проблема – Нолан. Три минуты назад я пыталась забраться к нему под кожу. Не одну неделю я была его секундантом. Я знала его слабые места, стратегии, тактики. Играть против него будет все равно что ограбить дом, ключ от которого он вручил мне для сохранности. Крайне неэтично.
О боже.
Не могу представить, как он, должно быть, потрясен. Как напуган. Как чувствует себя преданным от одной мысли, что я буду использовать против него все, что он сам мне рассказал.
Я поворачиваюсь и смотрю на него, собираясь убедить, что ничего подобного не случится, пообещать, что никогда так не поступлю. Но вижу, что он…
Улыбается?
– Что? Почему ты выглядишь таким счастливым?
– Потому что все складывается идеально. Потому что теперь это ты. – Он поднимается и подходит ко мне вплотную с расплывающейся улыбкой. Такой широкой, что я замечаю редкую ямочку на щеке. – Теперь я смогу с тобой сыграть.
– Я… нет. Мы не можем.
– Думаю, можем. – Он притягивает меня к себе, и я ему позволяю.
– Мне нужно подумать.
– Конечно. Думай. Можешь начать думать вслух. – Его изогнутые губы прижимаются к моему горлу. – Думай, пока я буду целовать тебя. Везде.
Я смеюсь. Затем его пальцы вновь тянутся к пуговице на моих джинсах. Я перестаю дышать от осознания, как сильно этого хочу. И хочу, чтобы это был он.
– Могу ли я сделать то, что делал с тобой в том сне? – спрашивает Нолан.
– Если я… – отстраняюсь, чтобы взглянуть на его счастливое лицо, в котором отражается все его желание. Внезапно испытываю ту же радость, что и он. Только мы вдвоем. Я, он и шахматная доска. – Я должна уехать?
– Нет.
– Но мы не можем тренироваться вместе.
– Тогда не будем. Я буду тренироваться в этой комнате. А ты займешь весь остальной дом.
– Все равно я знаю твои стратегии, Нолан. Знаю, как именно ты готовишься. И… – Я протягиваю ладони, чтобы коснуться этого красивого, упрямого, восхитительного лица. Прикусываю его нижнюю губу, потому что не могу держать себя в руках. – Это сумасшествие. Почему ты так рад?
Его улыбка остается по-прежнему широкой.
– Ты не знаешь?
Мое сердце увеличивает скорость до максимума. Едва не пробивает грудную клетку – так сильны мои эмоции. Я не хочу уезжать. Я хочу быть с Ноланом. Хочу спать с ним в этой кровати. Хочу просыпаться рядом с ним и чтобы он прижимал меня к себе. Хочу есть переваренные макароны, которые он готовит, пользоваться его зубной пастой и моментально считывать его настроение.
– Нолан, – шепчу я у его губ.
– Мэллори.
– Не пугайся, – говорю больше самой себе, – но, думаю, я в тебя…
С треском распахивается дверь.
– О боже, младенчик Иисус, ребята, вы видели?.. О, сорян.
Нолан издает раздосадованный стон. Нам требуется минута, чтобы распутать переплетенные конечности и повернуться к Тану, – это она влетела в комнату не постучавшись.
– Кох? – уточняет Нолан хриплым голосом и рукой обвивает меня за талию, как будто физически не может не касаться меня.
Я прислоняюсь к нему просто потому, что могу.
– Он сжульничал! Эта сучка с мозгом пичуги! Мы должны были догадаться, что он использовал программу.
Я ухмыляюсь:
– Это точно.
– А этот тикток? Мудачий мудак, правда?
Нолан моргает:
– Какой тикток?
Секунду спустя мы смотрим, как Кох (@большойКох, я его презираю) говорит перед стеной, на которой, очевидно, без всякой иронии висит его портрет маслом. Немецкий акцент сильнее, чем обычно.
Нолан за моей спиной мягко фыркает.
– О, он запостил еще один, – говорит Тану. – Давайте посмотрим, как низко он пал.
Я возмущенно усмехаюсь:
– Мы вообще можем обвинить его в клевете? Я имею в виду юридически.
Бросаю взгляд на Тану, которая как раз учится на юриста, ожидая услышать что-то типа: «Да к черту его». Но замечаю лишь виноватый взгляд – и внутри меня замерзают остатки тепла.