Шах королеве. Пастушка королевского двора

– Вот как! – воскликнул Гиш, разражаясь сухим, натянутым смешком. – Э, да, как я вижу, лавры девицы де ла Тур не дают вам спать! Только не на таковского напали, милая барышня! Надо было тридцать раз подумать, прежде чем решиться кокетничать с Арманом де Грамоном, графом де Гишем! Я, красавица, не признаю этого сухого кокетства. Каждый должен платить по выданным им обязательствам. Своими улыбочками, кокетливыми взглядами, рядом раззадоривающих ужимок вы выдали мне известные обязательства, и я во что бы то ни стало потребую платежа по ним! Полно вам! Вы торгуетесь, словно барышник на конском рынке! Точно я не вижу! Не притворяйтесь пожалуйста, красавица! Вот вы высказываете негодование на то, что я кинул в вас цветком, а между тем вы небось поспешили засунуть кинутый мной цветок за корсаж поближе к своему сердцу! Нет, милая моя, обхаживайте кого другого, а граф де Гиш… – Арман вдруг оборвал свою наглую речь, весь как-то съежился и, кинув: «Мы еще поговорим!», – торопливо свернул на боковую дорожку и исчез.

III

В тот момент, когда Арман попрекнул Луизу цветком, сунутым ею за корсаж, она гневливым движением выхватила розу и, схватив ее за длинный стебель, взмахнула ею в воздухе, словно собираясь ударить ею по лицу дерзкого обидчика.

Она сама не сознавала в тот момент, что делает. Весьма возможно, что она была бы способна действительно ударить Армана. Но граф де Гиш вдруг скомкал объяснение, ускользнул прочь, и Луиза так и осталась стоять на дорожке, взволнованная и испуганная происшедшими объяснением.

Девушка чествовала, что это объяснение затеяно Гишем неспроста. Теперь она уже знала, что за дерзкий похититель девичьего доверия, что за хищный волк крылся под обманчивой шкурой кроткого, вежливого барашка. Луиза сознавала, что так для нее эта история не кончится. Но что же ей делать, как быть? Как оградить себя от домогательств этого господина?

Луиза мысленно осмотрелась вокруг и не заметила никого, кроме Ренэ Бретвиля, способного заступиться за нее. Но у нее не было никаких прав на его заступничество. Вот, если бы она действительно была такой, как эта отвратительная Христина…

У Луизы брызнули слезы, и она невольно с досадой дернула за лепестки розу, которую все еще держала в боевом положении на взмахе.

– Чем провинилась перед вами эта бедная роза, мадемуазель? – послышался вдруг звучный мужской голос.

Лавальер вздрогнула, вскинула голову и даже отступила в испуге и изумлении на шаг назад: перед ней был сам король Людовик Четырнадцатый.

Этикет требовал немедленного ответа на прямо предложенный вопрос. Но Луиза тщетно искала ответ. Ее мысли сразу рассеялись, скомкались, и слова не шли из судорожно сжавшегося горла.

Но Людовик отнюдь не был расположен считаться в данный момент с этикетом и его требованиями. Он уже некоторое время наблюдал за девушкой, с искренним восхищением следил за ее грациозной, пластической позой воплощенной меланхолии и с удивлением думал при этом, как могло случиться, что он, Людовик, так залюбовавшийся девушкой осенью при ее появлении в покоях герцогини во время «игры в шахматы», совершенно упустил ее из вида в дальнейшем. Почему действительно он ни разу не встретил ее у Генриетты?

Людовик догадливо усмехнулся. Ну конечно – ведь тогда Генриетта откровенно приревновала его к этой славной девушке. Да, Генриетта становилась все более и более невыносимой со своей ревнивой требовательностью! Очевидно, заметив, что Луиза де Лавальер произвела некоторое впечатление на Людовика, герцогиня постаралась не допускать «туреннской пастушки» на дежурства в те минуты, когда сама она оставалась в интимном «наедине» с королем. Нет, эта опека становилась все более досадной! Поэтому, подчиняясь шаловливому капризу школьника, почувствовавшего себя «на воле», Людовик тут же решил как можно лучше использовать эту случайную встречу.

А Луиза все не отвечала.

Не обращая на это внимания, Людовик продолжал:

– Да, розу вы безжалостно треплете, мадемуазель, а вот ландыши бережливо прикололи к своей груди! За что же скромному лесному цветку такое предпочтение перед царицей наших садов? – Людовик подождал некоторое время и затем с оживлением, не лишенным некоторой досадливости, прибавил: – Однако удостойте же меня, прекрасная девица, ответом! Мне хотелось бы знать, чем заслужили скромные ландыши такое завидное отличие?

– Ландыши живо напомнили мне мою прекрасную родину, государь, – слегка дрожащим от волнения голосом ответила Луиза.

Людовик невольно ощутил сильное волнение при звуках этого музыкального, грудного, так шедшего от сердца к сердцу, голоса. Он вспомнил, что и тогда, в первый раз, именно голос заставил его обратить внимание на «пастушку».

– Ваша родина– Туренн, если не ошибаюсь? – спросил он, только чтобы поддержать разговор и снова услышать волнующе переливы этого сочного голоса. – Красивая местность! Значит, та тоска, о которой так красноречиво только что говорила вся ваша поза, была вызвана воспоминаниями о родине, или, может быть, также и о «милом», оставшемся на родине?